Василий Рожков - Заметки на полях. Поэтический сборник

Стань моим автором.
Автор – не тот человек,
что бумагу использует по назначению.
Авторство – это болезнь, и она не поддаётся лечению.
Всё начинается с этим недугом,
будет сегодня ли, завтра ли.
Я бесконечен, мне нужно начало. Стань моим автором.

Стань моим ангелом.
Кто утверждает, что ангел —
тщедушное тельце с куриными крыльями?
Ангел сжигает народы и страны,
но выживших делает сильными.
Ангел приносит благие известия
с огненной шашкою наголо.
Вечная вольница, белая бестия,
стань моим ангелом.

Стань моим вечером.
Грань между ночью и днём так тонка
и не выдержит критики.
Грань между правдой и ложью игрива,
но я вне политики.
Сумерки. Где они, сумерки,
грань между чётом и нечетом?
Мне нужно новое время. Стань моим вечером.

Стань моей вечностью,
Вечностью краткого мига
в бескрайности маленькой точки.
Нам предоставлены годы,
но нет ни секунды отсрочки.
Окна и двери раскрыты с наивной беспечностью.
В них загляни и войди ты. Стань моей вечностью.

И если захочется,
Изобрази на листе мироздания
Крупным размашистым почерком
Список явлений, которыми стану я.

На блюде стынут розово креветки,
Во мглу бокалов вкраплено бельканто.
Фигура одинокой шансоньетки
Прильнула к силуэту лейтенанта.

Им хорошо вдвоём у водной зыби,
Где каждый блеск и каждый отзвук дробен.
Она подобна нерестовой рыбе,
Он кенарю певучему подобен.

Она за ним по океанской глади
Бежит простоволоса и разута,
Под кителем изгибы нежно гладя,
Вдыхая запах соли и мазута.

Он по уставу напряжённо собран
И вопреки ему слегка расслаблен,
Сдаваясь в опьянении особом
Лучам заката – абордажным саблям.

Последний свет мечтами о полёте
Мерцает в павших вниз метеоритах,
На пуговиц лощёной позолоте
И на помаде губ полуоткрытых,

И бровь дрожит, нечаянную сальность
За комплимент охотно принимая.
Его зовёт корабль в Буэнос-Айрес,
Её – существования кривая.

Следы на берегу оставив ныне,
Они взлетят на воздух непременно:
Он – подорвавшись на случайной мине,
Она – храня любовь в обрывках тлена.

Дома, как крепости, взяты штурмом.
Под каждой дверью дежурит жулик.
Зайдясь от копоти в кашле бурном,
«Буржуи» греются у «буржуек».

Осколки дедовских гарнитуров —
Кому дрова, а кому валюта.
Густые брови гардин нахмурив,
Гуляет ветер по телу люто.

Рубином прыгает папироска,
Рождая впалые тени возле
Глазниц дозорного переростка,
Перекрестившего ружья в козлы.

И жизнь, приравненная к подарку,
Лежит под кронами белых елей,
Чьи звезды гаснут, сгорев насмарку
В пещерах-окнах домов-ущелий.

Вертлявой выморозью стрекочет
С балкона свисшее полотенце,
Впитав плакатом багряный почерк
Едва родившегося младенца.

Сменив суфлёра в полночной драме,
Гремит раскатистый храп салюта
В честь приносящих себя дарами
К ногам свинцового абсолюта.

И где-то в памяти, как шифровка,
Адаму переданная Евой,
Поэт тоску маскирует ловко
Под залихватское «левой! левой!»

Ледяной дождь, ледяной дождь.
Трещины в асфальте под засохшим клеем.
Ледяной дождь, sprechen Sie deutsch?
Ты так вероломен и прямолинеен.

Белая глазурь и земли корж.
В лакомство вгрызаются шагов зубы.
Ледяной дождь по броне кож,
Акупунктура для воды в ступе.

Мира сотворённого анабиоз.
Сахарных голов перелески, рощи.
Ледяной дождь – хореограф поз.
Посмотри на город-леденец проще.

Город притих и съёжился, город иглой проколот.
Небо над ним раскрыло свою голубую пасть.
«Они уже приближаются! Они уже входят в город!
Белые! Белые! Белые! Нового цвета власть…»

Время скакало мячиком, играло на опережение.
И показалось небылью, что все уже было здесь.
Тешили зря надеждами —
вновь началось вторжение,
Холод оружия белого, ветров ледяная спесь.

Войско приходит чистое,
немое и беспристрастное,
Запеленав знамёнами вечную грязь и тьму,
С карты сметает общее, с жизни смывает частное,
Небу голодному верное, только ему одному.

Что, дорогие граждане, милости вы не просите?
Нет больше мира вашего, зданий, машин, дорог.
Есть только белое, белое
со звезд серебристой проседью.
И застывает в небыли время – скупой игрок.

Оловянные полки на книжной полке.
Бродят тени от фигуры в треуголке.
Разгораются амбиции неслабо
На полях миниатюрного масштаба.

Свет от лампы убедительно струится,
Для кого-то в нём рассвет Аустерлица.
Отвечает, чуть звеня, сервиз столовый,
Для кого-то в нём раскаты Ватерлоо.

Тишина идёт по комнате парадом,
Но фигуры наступают ряд за рядом.
Под застывшими в безветрии флажками
Дышит ярость металлическими ртами.

Как живые эти пасынки вендетты —
Так же в синее, зелёное одеты,
Так же грозны, мускулисты, бородаты.
Но солдатики – условные солдаты.

У солдатиков не войны, а войнушки,
В них картечью лупят пушечки, не пушки.
Гнутся шпажки, надрываются ружьишки.
Генеральчики играются в интрижки.

Разгулялась оловянная Европа —
Вот лошадки в танце вечного галопа,
Вот – безмолвия квартирного обманщик —
В барабанчик барабанит барабанщик.

Для игрушек не история, а сказки.
Капли крови – просто пятна красной краски.
Все их подвиги – случайная подвижка.
Только крышка – для любого роста крышка.

Гаснет лампа, сон смыкается над нею.
Оловянному солдатику труднее —
Он застрял в упрямой позе рукопашной
И оскалился своей улыбкой страшной.

Он войнушку начал, чтоб обозначала
Наши войны без конца и без начала.
Мир историю разъял на кривотолки,
Но оставил ей мирок на книжной полке.

Весна шагает по ступеням кладбищ,
Сметает пыль с крестов и постаментов,
На земляных нагроможденьях клавиш
Играет и не ждёт аплодисментов.