Евгений Чертовских - Память. Сборник рассказов

Кругом, насколько охватывал взгляд, виднелись однообразные песчаные дюны и ни одного деревца. В мае месяце дневная температура уже перевалила далеко за двадцать. На небе ни облачка, воздух без движения и только чуткий слух улавливает звук поющего песка на дюнах.

Саманная мазанка, в которой разместился Дмитрий с семьей, была настолько ветхой, что, ткни её кулаком в любом месте – будет дыра. А ночами в ней стучали от холода зубами. Жить здесь с семьёй было невозможно. Паша, приехав в этот район, стала постоянно болеть.

– Митя, плохо мне здесь. Не могу. А от меня и детям плохо, не выходим их.

– Честно говоря, мне тоже не нравится эта планета, – произнося эти слова, Дмитрий смотрел в пол. С тех пор, как они покинули родное село, он редко смотрел в глаза жене. Понимал, что за ним вина, из-за него семья мучается.

Показав жену врачу, он заручился бумагой, в которой указывалось, что «… климат не позволяет Прасковье Васильевне находиться в этих местах»… и начал ходить по начальству, писать в вышестоящие инстанции.

Наконец, в начале июня Дмитрия Сергеевича перевели в Кызыл-Орду. Здесь семья получила глинобитный домик. И вот, вроде, жизнь начали устраивать, но пришел июль месяц, а в июле в этих местах такая жара, что в песке хоть яйца пеки. Растительность пожухла. Днём солнце висит над головой, воздух без малейшего движения и всё вокруг замирает. Из людей, в это время, мало кто появляется на улице. Над притихшими домами безмолвие.

С наступлением жаркого времени Паша опять жаловалась на головные боли, целыми днями сидела дома. Порошки, которые доставал для неё Дмитрий, ни какого облегчения уже не давали. Она все настойчивее просила мужа уехать из Азии, вернуться на родину.

У Дмитрия Сергеевича был помощник – Никифор Шестозубов, тоже русский, он жил в соседнем доме со своей семьёй. Сын Дмитрия – Витя и сын Фёдора – Ваня, целыми днями играли вместе с местной детворой. Тут собралась небольшая дружная многонациональная компания. Самым интересным занятием было прыгать с подножки идущего поезда. Садились на подножки вагонов поездов местного сообщения и уезжали за пределы станции, поближе к аулам. А там, на ходу прыгали с подножек поезда. Основная насыпь железной дороги была отсыпана из песка, прыгать на такую насыпь не стоило большого труда.

– Развернись по ходу поезда, – поучал Иван неопытного пацана, – и прыгай чуть вперед, соберись калачиком и как песка коснёшься, перевернись через голову.

После прыжков обычно шли на бахчу или в какой-либо аул. В ауле забирались на крыши и собирали на них, а точнее крали, вяленые дыни, порезанные длинными лентами.

В один из дней, как обычно, сели ребята на местный поезд. Все разместились на двух подножках, последним цеплялся Иван Шестозубов. Ухватившись за поручни, он ногами встал на самую нижнюю ступеньку.

– Ваня, – перекрикивал стук колёс Витя, – поднимайся ко мне, уместимся.

– Нет. Тут хорошо, – мотая головой, ответил Ваня.

У границы станции, на последней стрелке, вагон сильно качнуло, ноги Ивана соскочили с подножки и угодили под колесо. Витя, увидев друга под поездом, не раздумывая, спрыгнул на насыпь, вцепился в Ивана и выдернул его из-под колес.

Но было уже поздно. Стопа правой ноги представляла собой кровавое месиво, а левую ногу отрезало выше щиколотки и кровь из неё била маленьким фонтанчиком. Сняв с себя рубашонку, Витя пытался завернуть изуродованные ноги друга, но у него ничего не получалось. Он плакал, размазывая по щекам слезы вместе с Ваниной кровью. Ему было жалко товарища и обидно за себя, что ничего не может сделать. Кто-то из соскочивших ребят тоже снял рубашку, и тогда они общими усилиями кое-как замотали ноги. Подняли Ивана на руки и понесли в сторону станции.

За всё время как с Иваном случилась беда, он не издал ни единого звука. Став как белое полотно, он поминутно спрашивал Виктора:

– Витя, а Вить, ноги у меня вырастут? Они будут такими, как и были?

– Потерпи немного Ваня, потерпи, ноги заживут, вырастут, – отвечал Виктор, удерживая его ноги замотанные в набухшие кровью ребячьи рубашки.

Через несколько минут, случайно или кто-то послал, против них остановилась ручная дрезина. Усадили на неё Ивана и Виктора, и быстро погнали в сторону станции. Дорогой Иван просил Виктора и всех взрослых, чтоб не говорили о случившемся его отцу.

Как только остановилась дрезина, пожилой мужчина, ссаживая Виктора, негромко сказал:

– Беги парень, потихоньку скажи о случившемся своим родителям.

Витя прибежал домой бледный, перепачканный кровью. Мать, увидев его, тихо присела на пол, схватилась за грудь, и негромкий стон беды донесся до соседей. Виктора трясло, как в малярии, и прибежавшая Акулина, мать Ивана, вместе с Пашей долгое время ничего не могли понять. А когда Акулина поняла, что произошло, душераздирающий крик огласил округу. Теперь Паша успокаивала обоих. Она накапала несколько капель какого-то снадобья в стакан и заставила их выпить. Виктор вскоре заснул.

Пришедший с работы Дмитрий взял Акулину с Никифором, и заспешили в больницу. Вечером, во двор пришла какая-то женщина, отозвала Дмитрия и попросила его зайти на следующий день в больницу. Узнав, что отец пойдет в больницу, Витя упросил его взять с собой, очень хотелось повидаться с Ваней. К сожалению, к Ивану никого не допускали, а Дмитрия пригласили к врачу. Он зашел в кабинет, оставив сына за дверями. Хотя Витя и был в коридоре, но многие слова при разговоре отца с доктором он хорошо слышал.

– Большая ли семья у пострадавшего мальчика? – спрашивал доктор.

– Отец, мать и младшая сестра.

– Родители между собой ладят?

– Хорошая семья, – немногословно отвечал Дмитрий.

– Плохи дела. Большая потеря крови, одна нога отрезана, другая… мягко скажу изуродована. Будем стараться, но боюсь…

Говорили долго и о многом. Из этого разговора Виктор в ту пору ничего не понял, и только через многие годы он поймет, что речь тогда шла о жизни Ивана.

Дня через три после посещения Дмитрием Сергеевичем больницы, пришло извещение о смерти Ивана. Гангрена.

Проходили месяцы, здоровье у Паши не улучшалось. К осени она вообще еле передвигала ноги по дому. В такой обстановке все помыслы сводились к одному – к быстрейшему возвращению на родину. Дмитрий ехать в Романовку не хотел. Он по-прежнему не мог спокойно вспоминать, как его оговорили, очернили, без причин сняли с работы и исключили из партии. А самое обидное то, что его не захотели выслушать, даже из друзей никто не выступил в защиту. Написал письмо в ЦК ВКП (б), однако, и оттуда никакого ответа. Да и как его можно получить, если год бросают с места на место. Где и кто будет искать. А тут вот Паша совсем расхворалась и каждый день один и тот же разговор: