Евгений Чертовских - Память. Сборник рассказов

– Увози, Митя, отсюда, поехали в Романовку.

И Дмитрий решился, ссылаясь на болезнь жены, уволился с работы. Он решил завести семью в Романовку, а самому проехать в Днепропетровск.

Распродав небогатое имущество, Дмитрий пошел покупать железнодорожные билеты. И тут выяснилось, провоз животных на транспорте категорически запрещен в связи с карантином. Пошел к начальнику станции, с которым был в хороших отношениях, но и тот сказал:

– Билет на собаку я тебе дам, но при первой же проверке собаку с поезда снимут. Мой тебе совет, продай ты Ермака мне. Вот посмотри приказ о запрещении провоза животных. Собаку я знаю, можешь мне поверить, она будет в хороших руках.

Дмитрий сердцем и умом понимал все это, но он не мог представить свой дом без Ермака.

– А детям я как объясню продажу Ермака?

– Но деваться-то всё одно некуда, – настаивал начальник станции.

Собаку он все же продал, а накануне отъезда после ужина, рассказал семье, что продал Ермака. Детям объяснили, что продали лишь потому, что по железной дороге не пропускают – карантин. Но эти доводы никого не убедили. Поднялся такой плачь, хоть из дома беги. Плакали дети, скулила собака. Пёс, как будто, чувствовал, что речь идет о нем, о его судьбе. Он не стал принимать пищу, положил голову на лапы и тихо скулил как от зубной боли. Паша гладила собаку по голове и говорила как с человеком:

– Ну что ты плачешь, никто тебя не обидит, успокойся.

Пес притих, но пищу не принял. Утром, пока дети спали, Дмитрий Сергеевич отвел Ермака к начальнику станции. А вернувшись домой, застал уже не плачь, а рёв детей. Ему и самому было не по себе.

– Цыц всем! – Дмитрий обвёл суровым взглядом семью. – Собираемся!

Все притихли. Быстро собрались и, размазывая слезы по щекам, пошли на станцию.

Подошёл поезд, в вагонах все окна раскрыты – душно. Разместились всей семьёй в одном купе. Шестозубовы, провожавшие их, попрощались и вышли из вагона, сопровождаемые Дмитрием. Витя с Сашей смотрели из открытого окна своего купе на провожающих, вдруг увидели бегущего вдоль поезда Ермака. Увидев своих, пёс, не раздумывая, прыгнул в купе через окно. Оказавшись на полу, Ермак крутнулся на месте и нырнул под нижнюю полку. Обрадованные дети закрыли собой собаку. Поезд, как назло, не отправляли, дети волновались, вдруг начнут делать обход. И действительно, вскоре в вагон пришел начальник станции.

– Дмитрий Сергеевич, Ермак сбежал, посмотри, может быть, он у твоих парней? – сказал он, подходя к купе, где разместилась вся семья.

Ещё никто, ничего не спрашивал у детей о собаке, как вдруг оба сына заревели.

– Чего ревете? – спросил отец

А сам уже разглядел за стоявшими детьми торчавший нос Ермака из-под нижней полки. Всё стало ясно. Он легонько отстранил ребят, взял за ошейник собаку и вытащил из-под полки. Ермак скулил, упирался, не хотел выходить. В купе разразился плач, к двум ревущим мальчишкам присоединилась и маленькая Роза. Не обращая внимания на детей, Дмитрий Сергеевич вывел собаку на перрон и передал начальнику станции. Вскоре дали отправление поезду. Вся семья, стоя у вагонного окна, со слезами на глазах смотрела на своего любимца, удерживаемого за ошейник новым хозяином. Пес жалобно скулил вслед уходящему поезду.

Лето 1932 года было неурожайным, и у всех вставал вопрос, как дотянуть до нового урожая. В это нелёгкое время в Романовку приехала с тремя детьми Прасковья Васильевна. Местные были крайне удивлены приезду односельчанке, да ещё и без мужа.

Приехав в село, Паша обнаружила, что от их дома остались одни развалины. Из родных в селе тоже почти никого не осталось. Брат Афанасий умер, второй брат Максим председательствовал в селе Залесово, племянник Иван работал трактористом в отдаленном совхозе. Единственными кто остался в Романовке это был дядя Владимир и сестра мужа Федосья. Но у обоих в домах было тесно от народа.

На другой день после приезда Прасковья Васильевна пошла в правление колхоза «Большевик», там написала заявление с просьбой принять её в колхоз, определить на работу и дать какое-либо помещение для жилья. Члены правления колхоза проявили чуткость, и уже через день она получила комнатушку в доме, принадлежащем когда-то сельскому врачу. Теперь в этом доме размещалась столярная мастерская. В передней части дома, где переодевались плотники, устроили комнатушку метров в двенадцать и отдали её Прасковье Васильевне с детишками.

Паша стала работать в этой мастерской истопником и уборщицей. Работать тут же, где живешь, для женщины с тремя малыми детьми лучшего и придумать нельзя. К тому же, рядом дом сестры, есть к кому пойти, посоветоваться, рассказать о наболевшем. Так и стали жить.

Однако, вскоре привезенные с собой продукты подошли к концу и пришлось менять на продукты сначала свои вещи, а потом и детские.

В январе месяце в семье практически не осталось ни вещей, ни продуктов. Плотники, работающие в мастерской, видя, как бьётся и бедствует Паша с ребятами, подсказали ей, чтобы шла к председателю колхоза просить помощи. И она пошла в правление колхоза. Председатель, выслушав, не поднимая глаз, глухо ответил.

– Верю, что детей кормить совсем нечем, – сглотнув слюну, продолжил, – рад бы вам помочь, но закрома пусты, а голодающих в колхозе много. Не обессудьте, пока помочь нечем. Как только будет малейшая возможность, вам поможем.

– Спасибо на добром слове, – сквозь слезы ответила Паша, повернулась и пошла, не видя дороги, слезы катились из глаз. Чем же кормить детей?

С каждым днём ситуация с продовольствием на селе ухудшалась, стали пропадать собаки и кошки. Ловили ворон и других птиц, обитавших рядом с человеком.

В конце января Вите посчастливилось поймать нескольких ворон. Сваренный из них суп с добавлением какого-то зерна, казался праздничным обедом. Каждую птицу варили по два раза, чтоб растянуть насыщенный бульон на несколько раз.

Паша уже обошла всех своих старых знакомых, выпрашивая у них что-нибудь из съестных припасов. Пришлось идти по второму разу. Заметила, людям не до неё. Круг знакомых сузился и, наконец, настало время, когда просить было не у кого. В семье стало уже правилом кушать в сутки один раз и то только светлую болтушку из отрубей. Но все чаще стало случаться, когда есть было вообще нечего. В такие дни всей семьей сидели на лежанке, спать ложились рано все и в одну постель, согревая друг друга собственным теплом, пытаясь забыться, отвлечься от постоянно сосущего голода. И только Роза, маленькая Роза не переставала плакать, повторяя одну и ту же фразу: «Ой, есть хочу». Она была настолько худа, что, казалось, просвечивается как стеклянная, а светлые длинные жиденькие волосы ещё больше подчеркивали её худобу.