Евгений Чертовских - Память. Сборник рассказов

В феврале, дней, когда нечего было есть, становилось больше и больше. Паша видела и чувствовала, как с каждым днем силы покидают всех. Укладывая детей спать, с ужасом думала, что вот если так и дальше будет продолжаться, то в одну из ночей все заснут и больше не проснутся.

– Витенька, – сквозь слёзы говорила Паша, – миленький, третий день не ели, на тебя одна надежда, собирайся.

– Куда, мама? – большие глаза сына смотрели на мать.

– По дворам. Людей попроси. Люди добрые, не дадут умереть с голоду.

Сыну шёл восьмой год, и он был настолько слаб, что в прямом смысле его качало ветром. Дорога из дома через мост ему давалась с великим трудом. Холодный колючий ветер сбивал Виктора с ног, глотая слёзы, он медленно поднимался, держась за перила, шел, отдыхал и опять шел. Шел к людям просить подаяние, чтоб не умереть от голода. Заходил в дом и, не поднимая глаз, просил: «Подайте, пожалуйста, чего-нибудь… у нас совсем нечего есть…», и ждал, опустив голову, что скажут в этом доме. Тот, кому не приходилось просить милостыню, не испытал на себе роль побирушки, тот не знает как это тяжело. Да ещё если во многих домах и подать-то нечего.

Где-то встречали с человеческим пониманием, с чувством глубокого сострадания, и делились, чуть ли не последним. А были дома, в которых сами сидели голодные и отвечали, глядя печальными глазами, что рады бы подать, да сами сидят без пищи. Но было и так, что встречали с пренебрежением, с дикой ненавистью, могли обругать, обозвать, а то и припугнуть собаками. Правда, к великой радости последних было не много.

Выйдя из очередного дома, Витя сел в снег и заплакал. Хотелось громко зареветь, чтобы весь мир слышал, как он униженный и беззащитный проклинает этот свет. Хотелось упасть в снег, зарыться в него и больше не двигаться, заснуть. Но мысль о голодной семье заставила его встать. Надо идти. В следующий дом, зная о том, что тебя там никто не ждёт, и могут в очередной раз прогнать.

Мать была права. В мире больше добрых людей, чем жадных и злых.

Тихо со скрипом отворилась дверь. Повеяло холодом. Паша прижала к себе детей, и не моргая смотрела в холодный полумрак. Из дверного проёма, как приведение, появилась фигурка старшего сына, покрытая снегом. Ноги у Виктора подкосились и он сел на пол у порога. Мать бросилась к сыну.

– Ма, – раздался тихий голос, – я при… – зубы стучали и не давали возможности говорить.

– Тихо, тихо, – мать быстро раздевала сына, – к печке, к печке быстрей.

Из холщёвого мешочка Паша выложила на стол две картофелины, одну свеколку, завязанную тряпицу с горстью пшена. На дне мешочка имелось небольшое количество отрубей.

Паша посмотрела на сына. Витя сидел на корточках, прижавшись к небольшой печке. Его била сильная дрожь.

Под весну, правление колхоза нашло возможным выделить, голодающим семьям, азатки – мелкое нестандартное зерно злаковых. В обычное время это отдавалось на корм скоту. А для голодающих, это было как «манна небесная».

Паша на свою семью получила два пуда таких азаток. Привезли они с Виктором этот мешок домой, всей семьей перебрали по зернышку. Отобрали зерна пшеницы и ржи, потолкли их в ступе, просеяли.

– Ну вот, до весны доживём, а там и трава зазеленеет, – говорила Паша детям.

Муку завязали в узелок, из неё стали иногда варить «затируху», а из осколков зерна варили супы. Оставшиеся зерна от других трав, небольшими порциями парили и приготавливали своеобразную кашу.

Дни становились длиннее, солнце поднималось все выше и выше, с крыш повисли длинные прозрачные сосульки – предвестники скорой весны. В конце апреля появились большие проталины, проснулись и вылезли из нор суслики.

С появлением сусликов Витя стал ходить их «вылавливать». Рацион пищи в доме изменился к лучшему. Кроме этого, как подсохла почва, стали ходить на поля собирать колосья злаковых, ходили в лес собирали прошлогодние желуди, сушили их, толкли, и делали из них лепешки.

Весной закрыли столярную мастерскую. Прасковью Васильевну теперь посылали работать в поле, там кормили обедом. Мать что-то «отрывала» от себя и несла домой детям.

Оставаясь дома под присмотром Виктора, дети изыскивали разные возможности найти что-либо поесть. Собирали по весенним огородам все, что осталось незамеченным во время уборки осенью, выкапывали всевозможные корневища.

Жизнь продолжалась.

Летом 1935 года неожиданно в Романовке появился Дмитрий Сергеевич с заплечным мешком и пузатым баульчиком в руке, кисть его левой руки была забинтована. Опросив людей, разыскал семью. Радости не было предела. Дети вились вокруг отца и по очереди забирались к нему на руки. Паша стояла у стола и плакала. Плакала от счастья, муж вернулся. Теперь вся семья вместе. Дмитрий одарил жену и детей небольшими подарками и побежал повидаться с сестрой.

Вечером собрались родные. За столом Дмитрий Сергеевич рассказал, что жил и работал в Днепропетровске. Там, работая на прессе, по неосторожности попал левой рукой под пресс. Но ему повезло, раздобрило только два пальца, операцию делали опытные врачи и пальцы восстановили.

– Правда, пока они плохо гнутся, – демонстрируя покалеченные пальцы, говорил Дмитрий, – но сказали, со временем разработаются.

– А к нам-то, как? Насовсем или как? – интересовались старики.

– Пока на больничном. Вот, приехал повидаться с семьей.

Паша сидела на лавке бледная, как снег.

– Митя, – глядя на Пашу, заговорила сестра. – Жена с детьми, вон смотри, перенесли какие лишения. Жизнь начинает налаживаться. Оставайся. Без тебя как без рук.

– Посмотрим, – нахмурился Дмитрий Сергеевич и задумался.

Гости расходились за полночь. Прощаясь, каждый считал своим долгом сказать Дмитрию, что надо обязательно оставаться, мол, хватит по свету таскаться.

Утром следующего дня Дмитрий походил по двору, осмотрел дом и все его постройки, заглянул на «зады». Сел на скамейку у входа в дом и закурил. Четыре года прошло с тех пор, как он с семьёй покинул родные края. Правильно ли поступил, что увёз семью? Сколько из-за этого пришлось им перенести тягот и лишений.

Докурив, Дмитрий достал ещё одну папиросу и вновь закурил. Теперь он смотрел на небо. Чистое голубое небо казалось бесконечным. Жаворонок застыл на месте. Думалось, вот так бы сейчас, как эта птичка, взлететь и лететь без остановки, всегда, вечно.

Дмитрий Сергеевич пошёл в дом.

– Сынок, Витя! – позвал Дмитрий, – найди-ка мне пару листов чистой бумаги и ручку с чернилами.

Виктор порылся в своих тетрадях, нашел, откуда можно было вырвать листы, и подал отцу, вместе с ручкой и чернильницей.

– Мить, ты чего это? – испуганно спросила жена.

– Все! Остаюсь! Никуда больше не поеду, – растягивая слова, не переставая дымить папиросой, сказал он.