Евгения Микулина - Большая Любовь. Женщина-Vamp: вампирская трилогия

Я понимаю, звучит парадоксально: у нас с Владом целая вечность впереди, а я думаю о том, что нам не к чему стремиться. Но я все равно права. Нормальные люди, начав жить вместе, сталкиваются тут же со множеством мелких трудностей, которые занимают их время и не дают им думать лишнего. У них всегда есть будущее, всегда есть что-то за горизонтом, чего стоит ждать. «Когда наступит зима, мы будем ходить на каток». «Когда наступит лето, мы поедем в отпуск». «Когда сантехник уйдет, мы наконец сможем спокойно поесть». «Когда дети уснут, мы сможем заняться любовью». Нормальные люди делают ремонт, копят деньги на машину, ожидают рождения детей и следят потом за их ростом. Они не замыкаются на самих себе – или друг на друге – как на единственной реальности. И у них не хватает обычно времени усомниться: так ли уж они достойны того, чтобы быть единственным смыслом чьего-то существования?

Я не знаю, почему думаю об этом. Дело не в том, что я сомневаюсь во Владе, в своих чувствах к нему, или он дает мне какие-то основания заподозрить, что он сомневается в своих чувствах ко мне. О нет, он так же предан мне и так же прекрасен, как… при жизни. Его присутствие, сам факт его бытия доставляет мне такую же безотчетную радость. И я знаю – вижу в его глазах, когда он смотрит на меня, что я – единственная настоящая ценность его жизни. Но я никуда не могу скрыться от мыслей – маленьких, робко скользящих все время по периферии сознания… Мыслей о том, как бы все сложилось, если бы у него был настоящий выбор. Выбор – влюбляться в меня или нет. Мне все кажется, что у меня выбора не было, потому что наши сверхъестественные натуры управляются какими-то странными законами, и за всем, что мы, вампиры, делаем, маячит одно слово – «неизбежность». И пусть Влад уверяет, что его судьба тоже решилась в ту секунду, когда мы встретились, я все равно всегда буду сомневаться. Он ведь был тогда человеком. У него был выбор. Но он им не воспользовался. Или я ему не дала?

Есть еще один выбор, который не был ему дан.

Выбор – умирать или нет. Это решение приняли за него. И я не могу роптать на то, что он жив. Но я не могу и не думать: счастлив ли ОН тем, что произошло? Он ведь не хотел этого – не на самом деле. Да, он просил обратить его, это верно. Но только ради того, чтобы быть со мной. Всего остального – скорости, силы и жажды крови, ее особенно, – он не просил. И не хотел. Именно поэтому я ему и отказывала – потому что знала: он не осознает всего, что связано с этим странным свойством, бессмертием. Не осознает великого тупика и великого одиночества тех, кто может жить вечно, но не очень знает, зачем… Влад хотел быть со мной, но вряд ли такой ценой. Он не стремился стать иным. И он уж точно не просил себе такой особенной судьбы, как та, что ему досталась.

Я восхищаюсь им на самом деле – восхищаюсь безмерно, больше, чем кем-либо в жизни. Мне всегда мерещилось за его мальчишеским обаянием невиданное мужество, всегда восхищало инстинктивное бесстрашие, с которым он воспринимал жизнь. Оно могло показаться глупостью, неспособностью осознать все нюансы ситуации, это его бесстрашие. Мол, мальчик слишком медленно соображает, чтобы испугаться. Но я видела другое. Мне всегда казалось: Влад как раз понимает все мгновенно и отбрасывает опасность как нечто несущественное. Я не случайно думала о нем однажды как о военных моей молодости – кавалергардах, чей век, как пелось в той простенькой песенке, «не долог». В самом деле, ведь безумцем или идиотом надо быть, чтобы верхом на лошади галопом нестись навстречу артиллерийскому огню. Но ведь они не были глупцами, эти юноши, усеявшие костьми поля военной Европы от Бородина до Ватерлоо. Они видели опасность – знали о ней. Они просто отметали ее. И чтобы сделать это один раз, в пылу схватки, достаточно азарта и задора. Но чтобы делать это снова и снова, видя, как гибнут твои товарищи… Для этого требуется мужество. Сила духа, которой, как мне казалось, к ХХ веку в мужчинах уже не осталось. И когда мне чудилось, что я замечаю отблеск этой гусарской отваги во Владе, я пыталась мысленно приструнить себя. Мол, во мне говорит любовь к нему – ослепление, из-за которого я простому смертному мальчику готова приписать все достоинства человечества.

Теперь я знаю, что ничего мне не мерещилось – оно было в нем на самом деле, это мужество. Под солнечной оболочкой – вихрастой головой, улыбчивым ртом, развинченной походкой и ленивой речью московского хипстера – скрывался мужчина, характер которого каким-то странным образом ставит его вне времен и эпох. Он сам не знает этого, никогда в жизни не сможет внятно объяснить, в чем дело. Но ему и не надо. Достаточно того, что он демонстрирует это тем, как живет. Тем, как с улыбкой и вполне убедительной на первый взгляд непринужденностью переносит постоянную… пытку.

Мне знакома жажда крови. Мне знаком голод. Мне знакомы внезапные вспышки темперамента, когда глаза твои застит красная пелена и ты хочешь только одного – убить. Но мне знакомо так же и чувство насыщения. Покоя. Мира. Я знаю средства, которыми их можно достичь. У меня ЕСТЬ эти средства, и они вполне невинны.

Если бы я была такой, как Влад… Я не знаю, смогла бы я жить. Я не знаю, как бы справлялась. Потому что все, что чувствую я – что чувствует любой из нас, – Влад чувствует десятикратно усиленным. Природа сотворила нас всех просто хищниками, а его – машиной смерти. Все его существо нацелено на уничтожение жизни – человеческой жизни. Его жажда – не просто жажда. Это жажда УБИВАТЬ. Живи он в прошлые эпохи – до развития медицины, до изобретения способа хранить донорскую кровь, – он стал бы легендой нашего племени. Самым беспощадным, самым неукротимым из нас. Это все есть в нем – к этому побуждает его физическая природа. И она же шепчет, постоянно шепчет ему, что это естественно. Правильно. Единственно верно – убивать. Потому что у него есть право – право сильного. Потому что ему этого хочется.

И однако он не убивает. Значит, никогда не дает себе воли. Никогда не становится самим собой… Никогда ничему не отдается целиком, со всей полнотой страсти. Потому что ему нужно держать себя в узде. Какая ирония, в самом деле: когда-то Влад страшно переживал, что мне приходится сдерживаться в его присутствии, чтобы не причинить ему вреда. Ну вот теперь наши роли поменялись. Я полностью открыта перед ним, ничего не прячу. Он… Он постоянно напряжен. Всегда есть какая-то часть его, которую ему нельзя отпустить.

Так что я не подозреваю, что он «не полностью со мной». Я знаю это. И мне, может быть, и легче было бы, если бы между нами стояла другая женщина или даже его обида на меня – обида за то, что сделала с ним моя любовь. Нет, все гораздо хуже. Он ни в чем не упрекает меня, он живет между своей жаждой и своей любовью ко мне, не задумываясь больше ни о чем. То, что стоит между нами – его усилия сохранить человечность. И боль, которую ему причиняют эти усилия. Невыносимая боль, и я ощущаю ее, как свою.