Евгения Микулина - Наблюдатель. Женщина-Vamp: вампирская трилогия

Ее темные вишневые глаза загораются энтузиазмом, яркие губы раскрываются в улыбке, и она, не говоря больше ни слова, хватает диск из коробки и, пританцовывая, отправляется к музыкальному центру, напевая на ходу «I don’t know how to love him». Через секунду квартира уже полна звуками музыки, и Марина кружится по комнате, единолично изображая целую ликующую по поводу въезда в Иерусалим главгероя толпу. Комната освещена рассеянным светом – за окном солнце, но занавески из светлого льна плотно задернуты. В приглушенном свете светлая кожа Марины словно сияет, и красный отлив в темных волосах, которыми она задорно встряхивает, кажется еще богаче и сложнее. Как у самого ценного красного дерева.

Она красива, как богиня, и я люблю ее до остановки сердца. Я знаю, о чем говорю, – у меня она, эта остановка сердца, была. Правда, не от любви, но это в широком смысле все равно.

Я люблю ее. И это все, что имеет для меня значение.

Марина скачет по комнате и поет. Такая юная и задорная, такая замечательно двадцатитрехлетняя. Она говорила сейчас, на минуточку, о событии, которое произошло в 1971 году. На Бродвее, в Нью-Йорке – в Большом, так сказать, Яблоке.

Вот такого рода разговоры бывают у людей, когда они живут с бессмертными. И от такого рода ситуаций, собственно, у нашего смертного брата и захватывает дух. У кого бы не снесло крышу, если бы его столь очевидно юная возлюбленная упоминала время от времени между делом о том, что лично была свидетельницей самых неожиданных и разных событий в истории – событий вековой или более давности?

Надо все-таки спросить у нее, где хранятся сокровища Романовых. Хотя она не скажет, конечно. Она вообще не очень любит отвечать на специальные вопросы о прошлом – своем и остального мира. Тем ценнее моменты вроде того, что мы пережили только что, – когда какое-то воспоминание случайно срывается у нее с языка. Очень важные моменты в нашей жизни. Моменты, которые говорят мне, что она полностью расслабилась в моем присутствии – ничего от меня не скрывает.

Она говорит иногда, что самое главное, что дарит ей мое присутствие в ее жизни – возможность быть самой собой. Не притворяться. Не играть никаких ролей. Ни роли юной девы, ни роли моей начальницы, ни просто – роли смертного человека с жизненным опытом, ограниченным теми двадцатью тремя годами, на которые она выглядит. Теми двадцатью тремя годами, когда – двести лет назад – ее убили, чтобы затем насильно вернуть к жизни. Убили по прихоти, которую убийца считал любовью.

Может, он правда верил, что это любовь?

И как – если это так – можно вообще разобраться, что такое любовь? Как узнать: то, что происходит у нас с Мариной, – любовь, или безумие, только чуточку другого рода? Менее, может быть, агрессивное, но, наверное, в конечном счете не менее пагубное.

Не стоит мне сейчас об этом думать. Смысла нет. Стоит наслаждаться моментом, когда она счастлива и я счастлив – когда мы оба можем расслабиться. Конечно, такие моменты бывают только наедине – на людях мы оба играем. И, собственно, ради того, чтобы таких моментов было как можно больше, люди и съезжаются, несмотря на то что это трудно, и им, на первый взгляд, некуда на новом месте девать свои штаны.

Ясно, что диски я выбрасывать не буду. И беспокоиться по поводу того, куда их девать, я тоже не буду. Марина имеет нынче намерение и настроение быть счастливой – значит, оно все как-нибудь устроится.

Она продолжает танцевать, бросает на меня взгляд через плечо и, заметив, что я к ней не присоединяюсь, поднимает брови:

– А ты чего стоишь? Немедленно танцевать!

Я неопределенно хмыкаю, и она корчит недовольную гримасу:

– Зануда!

– Я не зануда, просто из меня танцор еще тот.

Ну я мог бы догадаться, конечно, что возражения приниматься не будут. Она подтанцовывает ко мне, решительно берет за обе ладони и рывком поднимает с пола – я как сел возле коробки, когда она вошла, так и сижу.

У нее восхитительно прохладные руки, и ее бледные пальцы кажутся такими хрупкими и тонкими в моих обыкновенных мужских руках.

Я обнимаю ее за талию:

– Сама напросилась… Чтобы потом без жалоб на отдавленные ноги.

Она смотрит на меня снизу вверх, и ее глаза улыбаются:

– Что-то я не припомню, чтобы ты был такой скромный в плане танцев. Когда мы на зимнем корпоративе танцевали, с моими ногами все было хорошо.

– Это потому, что я был скромный и соблюдал дистанцию.

Несколько секунд мы просто стоим обнявшись, слегка покачиваясь – вроде как танцевать начинали, нет? – но на самом деле полностью игнорируя музыку. Не знаю, как она, а я вспоминаю ту зимнюю ночь, когда наша жизнь была еще совершенно беспроблемной – потому что, конечно, служебный роман, который мы тогда еще пытались скрывать, на фоне всех остальных наших сложностей и правда не проблема. С тех пор много всего произошло, и хорошего и плохого, и между нами стало гораздо меньше недомолвок, а вот горечи прибавилось… Но я понимаю вдруг, отчетливо, что не жалею о временах своего неведения. Правда – она всегда лучше вранья.

Откуда в мозгу возникает хрестоматийное «умножая знание, умножаешь скорбь?»

Марина утыкается лицом в мое плечо и коротко блаженно вздыхает, а потом говорит задумчиво:

– А ведь мы с тобой и в самом деле очень мало вместе танцуем. Это надо исправить.

Моя очередь поднимать брови:

– Что, в «Дети ночи» пойдем? Там особо не потанцуешь – места маловато.

Марина качает головой, отвергая идею похода в свой любимый ночной клуб:

– Нет, ну его – поднадоел. Надо найти какое-то новое место… Не такое… заезженное, вот. Надо будет с Серхио посоветоваться, наверняка он что-нибудь уже обнаружил получше – у него нюх на поиск новых классных мест… Черт!

Внезапная смена выражения на ее лице – с мечтательного на озабоченное – заставляет мое сердце пропустить удар. Интересно, я когда-нибудь перестану волноваться за нее по поводу и без повода? И возможно ли это вообще – перестать волноваться за нее?

– Что такое? Опять ваши «семейные» тайны?

Она отрывается от меня и начинает лихорадочно копаться в брошенной на диване сумочке. Несмотря на то что Марина – феноменальное сверхъестественное существо, в некоторых аспектах она самая настоящая девочка, и хрестоматийный женский беспорядок в сумке (то, что нужно, всегда оказывается на самом дне) – это про нее. Не прекращая поисков, она бормочет, обращаясь ко мне:

– Нет, нет, никаких тайн – я просто тупо забыла ему позвонить, а он должен нам назначить ужасно важную встречу…

– Нам? – Я слегка настораживаюсь, как всегда, когда речь идет о Маринином «кровном брате». Нет, я в самом деле отношусь к Серхио, можно сказать, как к другу, я многим ему обязан… «Многим» – это мягко сказано, вообще-то можно и честнее сказать: жизнью и счастьем. Потому что он однажды спас мне жизнь – а потом обеспечил счастье, объяснив кое-какие Маринины заморочки. Но тем не менее факт остается фактом: с Серхио всегда связаны и какие-нибудь тайны и проблемы. По-моему, он их вообще с собой иногда приносит, эти проблемы. А потом их решает. Эдакая изысканная смесь саботажника и кризисного менеджера: сначала слегка нагадит, потом эффектно всех спасет.