Евгения Микулина - Наблюдатель. Женщина-Vamp: вампирская трилогия

– Нам – в смысле как паре, тебе и мне, или нам как представителям славного журнала Alfa Male? – переспрашиваю я.

Марина, откопавшая тем временем (на самом дне сумки, конечно) свой новенький iPhone, уже набирает номер, одновременно поясняя:

– Как представителям славного журнала… – Она дозванивается и виновато вздыхает уже в трубку: – Серхио!.. Да, я жалкое существо, забывшее обо всем на свете, у меня нет мозга… Да, если хочешь знать, с ним я и занята… Будешь издеваться – покусаю! Мы переезжаем… Ну естественно это ОН переезжает…

Я так думаю, что мне лучше этот разговор не слушать. Не то что они скажут что-то обидное – боже упаси. Просто его тема и тональность этой беседы невольно возвращают меня к мыслям о квартирах, жизненных пространствах и мебели. И о том, что я в каком-то смысле тоже мебель, которую перевезли на новое место и ее пока что трудно вписать в сложившуюся картину мира.

Я лучше пойду на кухню – там имеется свежий кофе. И ничего, что он несколько остыл, пока мы танцевали в гостиной, – я люблю холодный кофе.

Я стою на кухне у открытого окна с чашкой кофе и сигаретой и наслаждаюсь видом. Из соседней комнаты слышно, как Мария Магдалина успокаивает уставшего Христа: «Everything is all right now…» «Теперь все хорошо…» Окно выходит в сторону двора, но этаж такой высокий, что все равно видно далеко – и крыши домов пониже, и Покровку, и даже деревья во дворе роддома тут, по соседству, в котором я, между прочим, родился. Самый конец лета, Москва еще тихая-тихая, потому что люди не вернулись из отпусков, и запыленная, и уютная, как в старых советских фильмах. По крыше напротив шествует, ковыляя, толстый голубь с драным хвостом – боец, видать: либо соперники покоцали, либо кошка потрепала. Кроны деревьев пожелтели, но редеть еще не начали. В окно влетает легкий ветерок – очень теплый и какой-то… ласковый.

Солнце скоро сядет, и мы пойдем гулять и пить кофе в нашей любимой «стекляшке» на углу. И все будет хорошо.

Я тихонько вздыхаю. Наверное, я смогу привыкнуть к этому новому месту – к этой новой жизни. Everything is all right now… Ну да, наверное.

Маринина рука ложится мне на плечо так неожиданно, что я вздрагиваю.

– Ты чего загрустил?

Я оборачиваюсь, чтобы встретиться с ней взглядом:

– Я не загрустил. Я просто приполз на запах кофе, да так тут и остался.

Она кивает и садится на подоконник, полуобернувшись ко мне. В руке у нее бокал с чем-то красным. Это точно не вино – она не стала бы пить вино без меня. Донорская кровь из пакетика, надо думать. Вот не люблю я, когда Марина пьет человеческую кровь, даже такую, из-за которой никто не умирал. Но тут мне сказать нечего: есть-то ей надо, а охотиться на бродячих собак за хлопотами с переездом у нее времени не было. Она делает глоток и некоторое время молча смотрит на город за окном – так же, как я только что смотрел. Но вот только я теперь города за окном не вижу – только ее: тонкий профиль на фоне золотистого неба, и длинные ресницы, и то, как ветер слегка касается ее челки, заставляя темные волоски отлетать с бледного лба. В такие моменты мне хочется вернуться к давно оставленным занятиям живописью – фотографировать такое бессмысленно, надо рисовать.

Но это глупо и сентиментально, и следовало бы помнить, что портреты мне никогда не удавались. Моя сила – это пейзажи всякие. Но не люди. Они у меня всегда получались какие-то деревянные. Словно неживые. А в данном случае это было бы вовсе неправильно: неживая девушка, которую я люблю, одновременно – самое живое существо, которое я знаю. Пусть она сейчас и задумалась так глубоко, что не шевелится.

Чтобы привлечь к себе внимание, я касаюсь пальцами ее шеи. Она мгновенно оборачивается ко мне с виноватой улыбкой. Я улыбаюсь в ответ:

– Так что Серхио-то? Простил тебя?

– Простил, конечно. Он просто не может простить сразу – надо непременно несколько минут меня подразнить.

– И что со встречей?

Она кивает с довольным видом:

– Все хорошо. Он ее назначил. У тебя завтра есть важные дела в редакции?

Я пожимаю плечами:

– Ты начальница, тебе лучше знать.

– Значит, нет. Эта затея важнее.

– Да что за затея-то? Ты такая вся внезапная, противоречивая вся…

Марина показывает мне язык и спрыгивает с подоконника, чтобы отправиться к холодильнику и освежить содержимое своего бокала:

– Затея крутая и прекрасная. Ты знаешь, как давно я искала для нашего журнала какой-то возможности засветиться – в смысле пиара – в каком-то небанальном месте? В чем-то, что не связано с модой и прочими очевидными вещами?

Мне ли не знать… Это одна из ее идей фикс. Я киваю – мол, продолжай, не томи.

– Ну так вот – похоже, у нас есть отличный шанс. Большой готовит постановку какого-то супермодного и страшно смелого балета, специально для них написанного неким модным авангардистом из Питера, который собираются после премьеры здесь отправить обменным образом в Париж – прямиком на сцену Гранд-опера. Это большое дело – государственные деньги, великое культурное значение и все такое. Серхио наш – как звезда музыкальной критики – очень во все это вовлечен. Даже не спрашивай меня, почему и как, меньше знаешь – лучше спишь. И можешь ли ты себе представить, что у них имеются проблемы с двумя вещами: с глянцевым информационным спонсором и еще некоторые – с художественным оформлением. С разработкой стиля, короче. Серхио устроил так, что мы, скорее всего, сможем к этому примазаться. И встреча у нас с людьми, которые там всем заправляют и принимают нужные решения. Вуаля!

По моей спине пробегает холодок. Я смотрю на нее с сомнением:

– Марина, я, конечно, сильно верю в себя и в свой великий талант, но постановкой балетов я заниматься не готов.

Она весело ерошит мне волосы – будто они еще недостаточно лохматые:

– Дурачок. Никто не требует, чтобы ты ставил балеты. Просто ты – ну мы как журнал Alfa Male – чуток проконсультируем их арт-директора, внесем в балетные ряды струю современной моды и высокого глянцевого стиля, сделаем неземной красоты съемку – наши модели среди балерунов и, наоборот, сделаем выставку к премьере в Москве и в Париже, получим пиар – и станем героями глянца.

Всего-то делов – начать и кончить.

– Почему мне кажется, что ты все несколько упрощаешь?

Она разводит руками:

– Потому что ты меня хорошо знаешь? Да ладно тебе, не ворчи. У страха глаза велики – ты сам не заметишь, как оно у тебя все легко и прекрасно выйдет.

На губах у нее триумфальная, победоносная улыбка. И я, несмотря на весь свой немалый ужас перед теми перспективами, которые она мне нарисовала, не могу ей ничего возразить. Во-первых, потому, что есть планеты и спутники, и ежели моя планета чего-то решила, то мне остается только сходить с орбиты вместе с ней. Во-вторых, потому, что когда глаза ее вот так сияют и она вся светится таким энтузиазмом, надо вовсе сердца не иметь, чтобы ее расстроить. В-третьих – потому, что описанная ею история и в самом деле, судя по всему, интересна. Будет чем заняться, кроме журнальной рутины.