Андрей Виноградов - Наследник

Пал Палыч похвалил себя за то, что так удачно, не дав собеседнику слово вставить, закруглил раздражавший его диалог. Жаль, но критично настроенный внутренний суфлер нашептал ему в ту же секунду, что неведомый собеседник ушел со связи раньше. Что про китайцев ему было совершенно неинтересно. И что «слово» свое он еще в строку «вставит».

– Хорошо, если слово, – заключил доктор вслух. Чувствовал в этот момент потребность развеять сгустившуюся тревогу и опять уповал на звук собственного голоса.

Уповал, надо сказать, зря. Под занавес запоздало сообразил: датой китайского нового года он козырнул прошлогодней.

«Зачем им этот придурок? Для розыгрыша жестковато, если не сказать жестоко. Дорого, к слову. А обустроено-то все как! Конспирация…»

Пал Палыч был относительно себя честен и не надеялся проникнуть в чужую тайну. Он думал о загадочном предназначении своего пациента без огонька, скорее уж безразлично. Теснил ненужными мыслями другие – тревожные, о собственном туманном будущем.

«Пациент не придурок. Не сметь так отзываться о подопечных, – раздался в голове Пал Палыча незнакомый и строгий голос. – Уважения. Я настоятельно требую уважения и сострадания. Будьте так любезны».

«Что за наваждение?!» – Доктор так резко дернулся в кресле, что драгоценную рюмку спасло от падения на пол лишь чудо.

«Это я тебе “наваждил”, – недобро процедил тот же голос. – И еще “навождю”, если будешь невежлив. Уважать надо болезных. А не то – по жопе колотушкой зарядят!»

«Буду вежлив», – согласно кивнул доктор стене с грамотами и вымпелами. Их он не видел, потому что сильно зажмурился.

По странному стечению обстоятельств Пал Палыч тут же забыл про неведомый голос в своей голове. Пережитое потрясение от короткого диалога тоже пропало бесследно, как и сам диалог. Осталось лишь доброе, щедро сдобренное печалью чувство к недавнему посетителю. «Как там его? Ну да, Иван Васильевич. Дорогой ты мой человек. Как же такого не уважать…»

Вышло, что с глубиной переживаний доктор немного переусердствовал. Или «его переусердствовали». От Пал Палыча всего-то и требовалось, что самое обычное вежливое отношение к страждущему. Что, впрочем, само по себе уже весьма необычно.

Доктор слегка расфокусированным взглядом уставился на янтарь в хрустале, и взгляд собрался как по волшебству. Он недолго рассматривал искрящиеся в электрическом свете грани, не подозревая, какой, опасности подвергал их буквально только что. Откладывать удовольствие не было никакого смысла.

Вульгарно забросив коньяк в сухой рот, Пал Палыч понял, что не только киногерои попадают куда целятся. Прописка среди небожителей примирила его со многим, если не со всем. Такой вечер. И не задался и задался тоже. Жизнь.

После первой рюмки коньяка, показавшегося недостаточно крепким, он решил сегодня же выбросить пистолет в Москву-реку. После пятой рассудил, что по дороге или на набережной его запросто могут сцапать, и решил оставить все как есть, не пороть горячку.

«Притворись мертвым жуком», – вспомнился Пал Палычу старый студенческий совет, нимало не помогавший. «Жука» на семинарах выявляли с завидной регулярностью. Рецепт был, скорее всего, выдуман биологами или зоологами, – решил выявленный в очередной раз «жук». Будущим докторам совет не подходил.

На мысленном пути Пал Палыча встретился анекдот. Показался в тему. Немец тонет посреди озера Балатон, взывает из последних сил: «Хилфэ! Хилфэ!» Венгр с удочкой подсекает поклевку и ворчит в вислые усы: «Надо было на плаванье ходить, а не на немецкий».

«Притворство… мимикрия…» – перебирал доктор слова, способные, как он считал, помочь вспомнить, как же называются люди, посвятившие жизнь букашкам? Он не заметил, как переключился на философскую мысль: «Кругом сплошное притворство».

Как и следовало ожидать, недостаток крепости элитного «Курвуазье» оказался иллюзией, прочтением мягкости. Достойный градус все-таки взял свое. «Энтомологи» – вспомнил Пал Палыч и воспарил духом над обыденностью, а вскоре уснул прямо в кресле. Выучка подвела, ее недостаток.

Я выпил три чашки крепчайшего кофе. Моя кофеварочная машина сконструирована неизвестным автором как оружие. Для истребления человеков. Не удивлюсь, если он стал первой жертвой собственного творения. Затем, как водится, кто-то нашел чертежи, взял кредит и… «старт ап». Где окопались эти мерзавцы? В Сколкове? По причине избыточной крепости продукта, что выдавала машина, я ей пользовался в редких случаях, когда организму действительно требовался натуральный шок. Ну и… – хороший кофе денег стоит. Обычными же днями я перебиваюсь растворимым, который, не сомневаюсь, слегка «подправлен» мамой. Какую бы дешевку я ни покупал, в ней никогда не присутствовал химический привкус. А это против природы растворимого кофе, не говоря уже о бизнесе в целом.

Если бы концентрация напитка определялась звуком, ор бы стоял на весь дом. Итальянский ристретто – ключевая водица. Турки, испытав мой агрегат, успели бы меньше чем за час задумать путч, устроить его, семь раз сменить президентов, и никто бы даже не чухнулся. Обычный мир живет в другом измерении, на других скоростях. Что если в Турции так и случилось? И седьмым в очереди оказался первый из ссаженных? Теперь он обижен на то, что враги отсадили его на край скамейки?

А мне вот ни черта этот жидкий гуталин не помог. Так или иначе, но пятница – вот же подлость! – все равно заканчивается намного раньше, чем мне бы того хотелось. Выходит, что день не мой. Но тогда кто его хозяин? Кто эта несговорчивая дрянь? Извиняюсь, если кого не по чину задел… Или как раз по чину, но не по праву? Почему мир устроен… так, как устроен! В ответ на эту расхожую и бессмысленную риторику мой внутренний голос выдал филиппику насчет весеннего сплина и хандры. Перемежалась она нецензурщиной, на которую сам я – «внешний» голос – никогда бы не отважился.

Порой он, мой внутренний голос, обряжается редким пошляком и хулиганом разговорного жанра. Разносит мир, мой внутренний мир, поистине бесконечным собранием бранных слов. Его словарь в разы богаче собственно моего, доступного близким друзьям и недалеким недругам. Настоящая площадная брань… А задаться вопросом: какая, к бесу, из меня площадь? Площадочка! Тамбур в электричках и тот больше. Кстати, страшно представить заговорившие стены тамбуров. Своей истории у них с гулькин клюв, так что взялись бы делиться услышанным. Малолеток бы точно пришлось в вагонные окна передавать…. Берушами можно было бы на станциях приторговывать. Бизнес мелкий, но прокормить может. Но я не об этом.

Дядя Гоша мог бы худо-бедно моему второму «я» соответствовать. Иногда он так и поступает. Петруха, бывало, встрянет, но домовой по части лексики слабоват и нередко сбивается на термины из медицинской энциклопедии. Думает, простодушный, что заковыристость речи именно в этом. Заучил в свое время. До «Белого солнца пустыни». Зато берет реальными пакостями, делом отыгрывает.