Вячеслав Береснев - Лысая

Злоба на неизвестного мудака как-то сразу отошла на второй план: Пашка была не из тех, кто срывает на невинных своё плохое настроение. К тому же, Палыч всегда был к ней добр, так что она попыталась быть приветливой.

– Всё сидишь, Палыч?

В этом дворе она была одной из немногих, кто общался с ним, и при этом не обладал внушительными синяками под глазами и заплетающимся языком. Плевать, что Палыч имел привычку разговаривать с голубями. У каждого, считала Пашка, свои птицы в голове… просто некоторые зачастую путают их с тараканами. Это, кстати, было её основное жизненное кредо, и когда Лысая встречала человека со странностями, она мысленно для себя произносила: у каждого свои птицы в голове. Возможно, это звучало слишком романтично и ванильно – но самой Пашке нравилось.

– Приветствую, – ответил Палыч, поднимая в салюте широкую ладонь. – Вот, беседуем.

– Я уж вижу. Чё, Вольтера-то дочитал?

– Про Задига дочитываю, – радостно улыбнулся Палыч ртом, в котором не доставало нескольких зубов. «Само очарование», – подумала Пашка не то, чтобы всерьёз, но и без неприязни.

– А я вот кота домой несу, – сказала она, показав бомжу спящего на руках Зайца. – Какие-то уроды ему лапы поломали.

Палыч покивал.

– А ить знаешь, если бы не поломали, – сказал он с заметной ноткой почти что мудрого ехидства, – то ты б его и не подобрала.

– Ты это к чему? – удивилась Пашка, подняв брови.

Палыч вместо ответа похлопал по странице книги, которую держал в руках.

– Всё к лучшему, пишет вот… мужик…

– Аааа.

Кажется, Палыч всерьёз проникся Вольтером и его жизненными взглядами. Пашка ухмыльнулась.

– Ну молодец.

Краем глаза она заметила идущих в нескольких метрах от них троих одноклассниц. Все в красивых глаженных юбочках и рубашках, с шикарными волосами, распущенными или заплетёнными в хвостики; двое из них посматривали на Пашку с ехидными усмешками (школу прогуливает и с бомжами общается), а третья уткнулась в телефон, не разбирая перед собой дороги. Недолго думая, Пашка выбросила вверх руку с вытянутым вверх средним пальцем, единым жестом адресуя в сторону одноклассниц всё, что о них думает. Те прыснули и скрылись за углом.

Палыч, кажется, ничего не заметил: вернулся к голубю, который уже взлетел на скамейку, с интересом покачивая шеей.

– Ладно… Пойду я, – вздохнула Пашка невесело. – Давай, Палыч, общайтесь тут.

– Лечи давай своего кота, – прочамкал ей вслед бомж, а потом зачем-то процитировал: – «Всё к лучшему в этом лучшем из миров»…

Палыч появился у них на районе ещё давно, когда Пашка была совсем маленькой. Он возник будто бы из ниоткуда, пытался торговать какой-то самодельной одеждой, соорудив себе из досок стойку и крышу над головой. Несколько раз из-за визитов полицейских перебирался с места на место, пока однажды при таинственных обстоятельствах не лишился всего товара разом. С тех пор сделался бомжом и обитал по району, появляясь то тут, то там. Где-то находил денег на еду, но на порядочное жильё денег собрать не мог, а к себе никто не брал. Даже в автобусы его не пускали из-за внешнего вида: кондуктора чуть ли не с презрением выгоняли его из салонов, и часто торопили водителей, чтобы те побыстрее захлопнули двери, когда он подходил. Так Палыч и обретался на улицах, постепенно спился вместе с другими бомжами, ходил, собирал бутылки, стрелял сигареты у прохожих, и разговаривал с голубями. Пашка прекрасно помнила, как в детстве она однажды спросила у матери:

– Ма-ам, а почему дяденька только с голубями разговаривает, а с людьми нет?

– Так люди его обижают. Вот он голубям и жалуется, – пожала та плечами, и в тот момент Пашке стало очень жаль Палыча. Правда, в тот момент она ещё не знала, как его зовут. С тех пор она старалась, насколько это было возможно, быть к нему добрее: один раз, когда никто не видел, купила ему бутерброд из автомата в ближайшем ДК.

Палыч улыбнулся и поблагодарил.

Пашка точно знала, что родители не разделили бы её желания быть добрее к бездомному, как не разделяли очень многих её желаний. Так, например, когда она сказала, что хочет стать актрисой, ей ответили железным «нет»: пришлось передумать и утаить желание в себе.

«Странно это, – думала Пашка иногда. – Нам так часто вдалбливают в головы, чтобы мы были добрее к ближним, на уровне школы, кино, мультфильмов, книг, воспитания, каких-то чудесных примеров, однако бомжи, да и просто те, кто нам не нравятся, будто бы исключаются из этой системы ценностей. Ты выходишь на улицу, видишь отношение к ним и подсознательно переписываешь уже принятое тобой правило, чтобы оно звучало как „будь добр к ближнему, если он моется хотя бы раз в несколько дней“. А потом это переносится на курьеров, официантов, студентов, рабочих, и постепенно человек решает, что должен быть добр к тому, кто равен ему или же выше его – а собственную планку он в этот момент уже задирает гораздо выше собственного подбородка…»

Дома никого не было.

Стоило Пашке открыть дверь, как Ладан, большой мохнатый пёс нежно-коричневого окраса, начал радостно прыгать на задних лапах, радуясь, что хоть кто-то украсил его день. Кота на руках хозяйки он тоже заметил, и стал прыгать усерднее, чтобы задеть его носом. Ладан так искренне ей радовался, что все плохие мысли разом сошли на нет: Пашке тут же захотелось всё бросить и затискать пса в объятиях, пусть даже после этого она вся будет в его шерсти. Но сейчас были дела поважнее: разувшись и заперев за собой дверь, она поспешно прошла в комнату, бережно неся на руках Зайца. Ладан радостно побежал за ней, стуча по паркету лапами, как гигантский хомяк.

Ладан был очень умный пёс, а потому Пашка не боялась, что он обидит раненного Зайца. Ветеринар сказал положить кота так, чтобы нос был открыт, иначе тот мог задохнуться после наркоза, и Лысая последовала его совету: положила несчастного кота на собственную (заправленную, конечно же, не ей) кровать, погладила и оставила отходить. Ладан тут же стал серьёзным: сел на пол, морду положил на кровать и принялся смотреть на зверушку, которую принесла его хозяйка. А та тем временем наконец-то освободила руки и царственным взглядом оглядела собственные – небольшие, пока что – владения.

Комната её действительно была небольшой, зато максимально уютной и, как она сама всегда себе говорила, максимально пашкинской . В комнате Лысой, прямо как в старой дурной загадке, было два стула. Один из них был погребён под одеждой, никогда не встречавшейся со шкафом, а второй стоял возле компьютера. Позади и над плохоньким чёрным монитором висела пожелтевшая от старости, и от того особенно любимая Лысой, мореходная карта, доставшаяся их семье от какого-то далёкого предка. Конечно, это могла быть просто подделка – но, стоит признать, что весьма искусно сделанная и, что называется, атмосферная. По краям от карты висели наспех сплетённые «ловцы снов» да всяческие бумажные заметки: изредка Пашка искала места для подработки. Жаль работодатели в последнее время были привередливые, и говорили, что лысые девушки им не подходят.