Вячеслав Береснев - Многоножка

В утро пятого октября Тамара снова не смогла проследить, как она просыпается.

Её часто интересовал именно процесс пробуждения, но его она всегда пропускала, обнаруживая себя уже проснувшейся и досадующей по поводу очередной неудачи. Всё дело, по её мнению, было в том, что в перерыве между беспамятным сном и моментом осознавания действительности перед глазами были короткие минуты, может быть секунды беспамятства. В мозгу они не отражались, потому что, проходя по коридору ото сна к яви, разум не оставлял за собой следов из мыслей или хотя бы памяти. Он будто бы преодолевал этот коридор с закрытыми глазами.

И всё же Тамара хотела хоть раз, открыв глаза, подумать: вот я и проснулась.

«Вот я и проснулась», – подумала она на всякий случай, хоть и понимала, что это совсем не то, что она хотела. Полежав какое-то время, она лениво перевела глаза на часы, зевнула и поднялась, спуская с себя одеяло. Потянула руку и, нащупав трость, перехватила её за рукоять, упёрла в пол и встала на все свои три ноги. В свои пятнадцать она иногда чувствовала себя на все семьдесят.

Постукивая пальцами по рукояти Стикера, она прошла в ванную, где совершила необходимые водные процедуры. У неё было ещё полчаса – и она, одевшись с горем пополам, отправилась пить чай.

В тесной кухне на мягком седалище Тамариного Табуретуса свернулся уютным клубком кот Мята. Вскипятив Чаёвникер и заварив себе чай, Тамара одной рукой разбудила Мяту, попросив уступить место. Тот поглядел на неё равнодушно, и продолжил спать. Вздохнув, Тамара с помощью Стикера пододвинула к себе жёсткий папин Стульчакус, и уселась на него.

За окном была невероятно тоскливая осенняя хмарь, а в школе ждала ненавистная литература и более-менее сносная математика. А ещё…

Рассеянно думая о предстоящем и постукивая Стикером по половицам, Тамара пропела:

– Twinkle, twinkle, little star, how I wonder what you are… Ап абаув зе ворлд со хай, лайк а даймонд ин да ска-а-ай… Ну чего дразнишься! – фыркнула она на Мяту, который и не думал дразниться. На её обвинения он никак не отреагировал.

«Вам сколько лет, девушка?» – учтиво и саркастично поинтересовался Стикер.

«Пятнадцать, – мысленно ответила ему Тамара, не собираясь смущаться. – И тебя, уважаемая тросточка, не касается то, как я предпочитаю развлекаться. Вот когда мы с вами разорвём контракт – вот увидишь, стану бегать быстрее чем Усейн Болт».

«Ну-ну… Так ты со мной контракт и разорвёшь», – хмыкнул Стикер, от чего Тамара слегка приуныла. Но решила не показывать этого и не сдаваться.

«Да, разорву! Стану актёром. Актёршей. Актрёрэссой. Актрисой! И пусть только они попробуют не взять меня в кружок!..»

«Ну ты же знаешь, что не возьмут. Они тебя не любят», – Стикер вздохнул почти что сочувствующе. Разозлившись на него, Тамара сначала крепко сжала рукоятку, а затем отшвырнула вредную трость прочь от себя.

Она пожалела об этом спустя несколько минут, когда поднялась, опёршись о стол, и поняла, что не может сделать ни шагу.

Засопела. Потянулась рукой к лежащему в метре от неё Стикеру. Но тот, будто бы специально, лежал так издевательски близко – и издевательски недостижимо!

– Ну я тебе! – разозлившись, Тамара одними пальцами задела конец Стикера, схватилась за него, подтянула к себе, взялась за ручку и упёрлась в пол, гордо выпрямившись.

«Прости».

«Да ничего. Ты ж без меня как безногая».

С этим Тамаре, скрипя зубы, пришлось смириться.

Сколько себя помнила, Тамара всегда много чего хотела. Бегать быстрее всех, петь громче всех, выглядеть лучше всех, быть первой среди всех, играть на сцене, танцевать, пинать мяч… Вопреки этому ноги её всю её жизнь хотели только одного: болеть. И если в ранние годы Тамара кое-как это терпела, то после того, как, упав на даче со второго этажа, она повредила колени, перманентная боль стала невыносимой. Утихомирить её смогла дорогая операция – и с тринадцати лет Тамара была привязана к трости, которую сама окрестила Стикером.

У Стикера, осознававшего свою важность, был ужасный характер. Он, хоть и помогал Тамаре, но любил вредничать, постоянно падал, сбегал или терялся, постоянно ёрничал и унижал её. Казалось, только отсутствие длинного языка мешало Стикеру его часто показывать. И всё же он был Тамариной опорой, её «третьей ногой».

И она не оставляла мысли, что когда-нибудь станет, как все, двуногой.

Тамара училась в хорошем классе, где за то, что она ходит с тростью, на неё просто иногда смотрели косо, но никогда не пытались отобрать трость или как-нибудь над ней поиздеваться. Тамара знала, что, окажись она в параллельном «В» или «А» классе – и ей было бы не избежать такой участи, потому что там было много хулиганов и «невыносимых кобылиц», щеголяющих на каблуках.

И всё же в родном классе друзей у неё не было. Самыми близкими для Тамары были двое людей вне школы: Задира Робби (на десяток лет старше неё) и бабушка, Ефросинья Семёновна.

Задира Робби (в мире людей – Роберт Липатов) был вовсе не задирой, а аспирантом местного университета. Судьба свела его с Тамарой совершенно случайно, и, наверное, сама не ожидала, что так будет. Робби был высоким, слегка нескладным, плохо видящим и немного бородатым программистом, увлекающимся всем подряд – музыкой, литературой, компьютерными играми, архитектурой, машиностроением и даже слегка археологией.

С Тамарой они встречались не так уж часто, потому что у Роберта в связи с огромным количеством хобби, была куча дел. И тем не менее, если бы Робби или Тамару спросили, кто у них лучший друг – они оба назвали бы друг друга, хотя ни разу в том никому не признавались. Даже разница в возрасте в больше чем десять лет им нисколько не мешала.

Что до Тамариной бабушки – её, как мы уже упомянули, звали Ефросинья Семёновна Канатова. Она была добрейшей и оптимистичнейшей души худощавой старушкой, как и многие, прожившей нелёгкую жизнь. В отличие, впрочем, от своих ровесниц, она сумела сохранить лёгкую беззаботность и чувство юмора. А ещё постоянно ходила с тростью – что делало их с Тамарой очень похожими.

«Мы с Тамарой ходим парой», – часто говорила она, гуляя с внучкой. От таких присказок Тамаре всегда было неловко, но она ничего не говорила. Знала, что бабушке нравится. Ефросинья была на удивление дальновидной и прогрессивной бабушкой, умела давать дельные советы и за то, как люди жили раньше, могла не цепляться, потому что понимала – мир вокруг неё меняется и никого не ждёт.

– Ты спину прямо держи! – сказала она как-то Тамаре. – Успеешь ещё погорбиться, а вот нос нигде, кроме как в молодости, не позадираешь!