Вячеслав Береснев - Многоножка

– Меня Агата зовут, – представилась девушка. – Уроки уже всё.

– А почему ты тогда тут?

– Сама не знаю… Зашла и увидела, что ты сидишь. Подумала: может, что-то случилось.

Тон у Агаты всегда был слегка задумчивый и почти что сонный. Обращаясь к Тамаре, она будто бы бормотала что-то про себя.

– А я Тамара Суржикова.

– Красивая фамилия.

– Что, правда? А у тебя какая?

– Не скажу, – и Агата отвела взгляд.

– Стесняешься что ли?

– Смеяться будешь, – а потом отвела влево.

– Обещаю, что не буду. Теперь ты меня заинтриговала! Скажи. Какая у тебя фамилия?

– Гауз. Немецкая, – после этих слов взгляд её упал куда-то вниз, на ботинки.

Тамара наморщила лоб, делая осторожные шаги по ступенькам вниз.

– Аааа, я её видела на стендах! Ты ведь на олимпиады по литературе часто ездишь, да? «А. Гауз» – это ты, да? Я всегда думала, что Анна…

– Угу… – кивнула Агата невесело.

Тамара улыбнулась ей сквозь ноющую боль.

– Тогда ты молодец! Наверное, здорово столько всего знать.

Агата помотала головой – ей как будто было совсем не здорово.

– Эти мне олимпиады… Ничего на них интересного.

– Почему же?

– Ну… – Агата немного подумала над ответом. – Потому что они простые. Выиграть там легко, если читать умеешь. Вот мне и не интересно. Но меня всё равно на них таскают.

– А почему ты не скажешь, что не хочешь ездить?

– Кроме меня больше некому «защищать честь школы»… Мне так говорят. Ну и читаю я получше других…

…На следующий день над городом неожиданно выглянуло солнце.

Теплее от этого, конечно, не стало, но между бесконечными облаками и дождями солнечный луч был как глоток свежего воздуха. Тамарины колени всё слегка ещё ныли после вчерашнего. Придя после школы, Тамара самостоятельно вколола себе обезболивающее и под вечер ничего не сказала маме. Дело в том, что та всегда была чрезмерно беспокойной женщиной, так что из-за слабого Тамариного здоровья по любому поводу била тревогу, и не важно, насколько серьёзной действительно была ситуация.

Несмотря на это, по субботам Тамару заставляли носить воду для их бабушки, живущей неподалёку. Тамара, собственно, ничего не имела против: папа набирал из колонки воду, переливал её в большую пластиковую прозрачную бутыль, и Тамара, взяв её в одну руку, шагала с ней через весь район.

Папа не хотел, потому что не любил бабушку. А Тамаре было не тяжело… по крайней мере, не настолько, как думали все остальные, кто смотрел на «несчастную» девушку с тростью в одной руке и пластиковой бутылкой в другой.

В тот день погода располагала к прогулкам и выгулкам. Пройдя примерно квартал, Тамара насчитала трёх человек, выгуливающих собак, две коляски, а ещё четыре свитера, видных под расстёгнутыми куртками. Кажется, и правда холодало. Но солнце всё равно блестело в остатках луж и светило сквозь последние жёлтые листья, оставшиеся на деревьях. Те высохшие, что были под ногами, приятно хрустели, а вода в бутылке булькала так, будто внутри был заперт осьминог.

Когда Тамара смотрела на солнце, ей хотелось улыбаться. А когда она вошла в один из дворов (на детской площадке сохранились резные фигурки Винни-Пуха и старухи Шапокляк), то набрала воздуха в грудь и пропела:

– Ходят, ходят ёжики в туман осторожненько,

Собирают ёжики в карман капли дождика,

Долго, долго ёжики в пути… – она пробормотала часть нарочито неразборчиво, потому что не знала, что именно там поётся, а потом допела:

– Только ты за ними не ходи – станешь ёжиком!..

Она замолкла, потому что дверь подъезда, неподалёку от которого она проходила, открылась. Из неё вышел мужчина в чёрном пуховике (говорил по телефону), а за ним…

Тамара быстро трижды моргнула.

– З-здравствуйте!.. – громко произнесла она.

Рыжая девушка в бежевом пальто замерла на месте, уставившись на неё.

– А… Привет.

Только теперь Тамара внимательнее её рассмотрела. И отчего-то девушка показалась ей почти что женщиной – то есть, она казалась гораздо старше, чем была вчера. «Интересно, сколько же ей лет?».

– Как ты вчера, нормально добралась?… – немного рассеянно спросила незнакомка. Тамара покивала ей:

– Да, спасибо ещё раз. Меня Тамара зовут.

– Света.

За их короткий разговор Света ни разу не улыбнулась. Она как будто была совсем не здесь, а где-то совершенно в другом месте. И Тамара решила спросить.

– Извините, но… У вас что-то случилось?

– А? Что? – опомнилась Света. – Да… Можно и так сказать.

– Я могу вам чем-то помочь? – спросила Тамара настойчиво, как будто это не у неё в руке была бутылка воды для бабушки.

Света взглянула на неё с невесёлой усмешкой.

– В таком деле вряд ли.

– Расскажите! – подскочила к ней Тамара.

Она не была уверена в том, о чём просит. Но что-то внутри неё – неясная сущность, внутренний безмолвный голос, называйте как хотите, – вдруг отчётливо подсказало, что она хочет и может помочь Свете. Хоть совсем немного, хоть чуть-чуть, хоть просто выслушать и посочувствовать. Хоть в чём-нибудь отплатить ей за проявленную вчера доброту.

Света вздохнула, двинувшись вдоль цветов, посаженных у дома – видимо, всё же куда-то шла. Тамара зашагала за ней.

– Ты когда-нибудь слышала про «Стаккато»?

– Это вроде бы… Театральный клуб, да?

Тамара часто слышала о нём, и даже подумывала о том, чтобы в него записаться – но он находился на другом конце города, и родители были категорически против того, чтобы она ежедневно себя мучила.

– Вы в нём состоите?

– Давай на «ты», мне всего-то двадцать с лишним.

Тамаре стало неловко, но она согласно кивнула.

Они со Светой теперь вышли со двора и теперь шли вдоль оживлённой улицы.

– В общем, «Стаккато» владеет мой папа, и сейчас клуб… скажем так, близок к закрытию.

– Почему? – удивилась Тамара.

Света тяжело вздохнула.

– Много причин.

…Они стояли на остановке. Света ждала автобус, а Тамара решила, что бутылка воды пока что прогуляется с ней, прежде чем дойти до её бабушки.

– Видишь ли, – говорила Света, – «Стаккато», знаешь, наверное, не детский клуб, а скорее подростково-юношеский, и отношение к тому, что мы делали, было серьёзнее. И людей там всегда было не очень много, зато клуб всегда был очень сплочённым. К нам приходили ребята, которые хотели играть в настоящем театре, учились основам искусства – ставить спектакли, играть, создавать реквизит и декорации, писать сценарии. В последнем нашем потоке было пятнадцать человек. Мой папа, Виктор Манохин. Слышала, может быть, про него?

– Нет…

– Он режиссёр и сценарист. И в целом удивительный человек. Всегда мог всех поднять на дело, к каждому найти подход, всегда всё успевал, и столько сил в дело вкладывал. Именно при нём трупа «Стаккато» сыграла как-то раз «Мастера и Маргариту» перед московской комиссией. И они оценили – настолько, что профинансировали нашу деятельность. Это был настоящий успех. Но теперь… – Света тягостно вздохнула. – В общем, папа попал в больницу с сердцем. Он уже старенький. А в его отсутствие «Стаккато» будто бы умер. Новые руководители никуда не годились, потому что не могли сплотить коллектив, потом несколько неудачных спектаклей… И теперь у нас почти нет участников. Четыре человека. Я организатор, а кроме меня – Андрей Степанович Зорин, папин друг. Иногда приходит в театр и помогает, чем может – но только из дружеских чувств к отцу. В общем… Совсем всё плохо.