Ольга Покровская - Мои южные ночи (сборник)

Сначала сам утвердил мою кандидатуру на проект, а потом решил безжалостно убрать… Но почему?

Перед моими глазами внезапно снова вспыхнуло яркое средиземноморское солнце. Ряды белых шезлонгов вдоль берега, яркие пляжные полотенца у воды. Гомон, смех, плеск, стук мяча на площадке для пляжного волейбола. И внезапный выкрик:

– Человек тонет!

Я не успела даже оглядеться по сторонам, как Тимофей, с которым мы сидели в пляжном баре, вскочил с места, сбросил футболку и стремглав полетел к воде. Секунда – и видно было лишь, как мелькают в бирюзовых волнах его загорелые руки.

В тот день довольно сильно штормило и большая часть отдыхающих не рисковала отплывать далеко от берега. Однако же нашелся какой-то подросток, движимый слабоумием и отвагой, который решил покорить стихию, а теперь захлебывался, не в силах заплыть за бурун.

Тимофей приближался к нему. В груди у меня что-то тревожно сжалось. Кажется, именно в эту секунду, видя, как он тянется к уже впавшему в панику, бесконтрольно молотящему по воде неловкими длинными руками мальчишке, я вдруг поняла, что люблю этого человека. Да, я знала его каких-то два дня, но за них он успел стать мне дороже всего на свете. Меня вдруг пронзило пониманием, что, если с ним что-то случится, я не переживу этого. Камнем уйду на дно, сама стану морской водой, но продолжать жить, зная, что его уже нет, вообще нет на свете, я не смогу.

Все закончилось довольно быстро. Тимофей осторожно подобрался к пацану. Пару раз все же получил по голове его бултыхающими руками, но умудрился поднырнуть сбоку, перехватить парня под мышкой. Справа и слева к нему уже спешили двое пляжных спасателей, как всегда прозевавших самый опасный момент.

Когда Тимофей вышел из воды, тяжело переводя дыхание, побагровевший от напряжения, я бросилась к нему и молча прижалась к его груди. Мне необходимо было в тот момент чувствовать его своим телом, ощущать, что он живой, теплый, что его отважное сильное сердце гулко колотится мне в грудь.

– Ну что ты? – спросил он, потрепав меня по волосам.

– Я так за тебя испугалась, – прошептала я.

– Перестань, глупая, – рассмеялся он. – Да что со мной могло случиться? Я отлично плаваю.

А я, мотая головой и сглатывая дурацкие, не вовремя накатившие слезы, силилась объяснить ему, какие чувства захлестнули меня в тот момент, когда его темная голова на секунду скрылась под накатившей волной.

– Я… я вдруг поняла, что не смогу без тебя, – отчаянно призналась я.

– Не надо, – вдруг очень серьезно произнес он. И, заглянув мне прямо в глаза, с граничившей с жестокостью искренностью добавил: – Мне нужно, чтобы ты без меня могла. Мне очень нужно знать, что ты сможешь.

Наверное, в тот момент я уже поняла, что наше с ним «вместе» будет очень недолгим, что расставание предопределено. Именно это он и пытался мне тогда объяснить. Я же в ту минуту осознала, что мне это не важно. Проведем ли мы вместе всю жизнь или только несколько дней – это ничего не меняет, это всего лишь часы и минуты, условные единицы измерения. А чувство, зародившееся во мне к этому мужчине, нельзя было измерить. Оно было изначальным, исконным, вечным.

И вот теперь мне нужно было поверить, что человек, который бесстрашно бросился на помощь незнакомому парнишке, испугался, что где-то всплывут разговоры о нашем романе? Так затрепетал перед возможностью сплетен, что решил выставить меня вон из своего города? Или, хуже того, понял, что не может смотреть мне в глаза? Нет, я отказывалась рассматривать такую версию. Пускай я не очень хорошо разбиралась в людях, пускай в этом странном краю вокруг меня начинала закручиваться какая-то извращенная канитель, но видеть виновником моих бед Тамерлана я не желала.

К черту! Нужно было идти на встречу с Омаровым. И надеяться, что там мне удастся что-нибудь раскопать. Я тряхнула головой и встала с гостиничной кровати.

– О, златокудрая нимфа! – приветствовал меня Джамик Булатович, как только я вошла в ресторан и приблизилась к столику, за которым он восседал во всей своей колобочной красе.

– Ммм… Что, простите? – опешила я.

– Я говорю, – зачастил Омаров, – как я счастлив, что такая умная, тонкая, красивая и талантливая женщина решила разделить со мной мой скромный обед, преломить хлеб…

– Оу, спасибо, конечно… – начала я.

Но закончить свою мысль не успела, потому что в эту самую минуту Джамик Булатович подскочил из-за стола, попутно снеся рукавом солонку. Та, грохнувшись на пол, разлетелась на куски. К образовавшейся у стола кучке рассыпанной соли тут же подлетел услужливый официант с метлой и совком. А раздухарившийся министр, не обращая никакого внимания на сотворенный им беспорядок, метнулся ко мне и попытался ухватить меня за запястье.

– Вы знаете, по кавказским обычаям мне нельзя до вас дотрагиваться. Но я не могу удержаться, ничего не могу с собой поделать. О божественная! Дайте прикоснуться к вам. Кто сказал, что это великий грех? Да отрежут лгуну его гнусный язык.

– Булгаков? – машинально спросила я, инстинктивно пряча руку за спину.

– Какой Булгаков? – отмахнулся Джамик Булатович, не теряя боевого задора и продолжая пытаться дотянуться до моей бог знает чем так приковавшей его внимание длани.

Официант, застыв в полуприседе с метлой в руке, с интересом наблюдал за тем странным танцем, что исполняли перед ним мы с Колобком. Я – пятясь и пряча руку, он – наступая, выпятив грудь, как бойцовый петух, и лавируя между столиками. Наконец я уперлась спиной в мраморную колонну, поняла, что деваться мне больше некуда, и вынуждена была уступить. Джамик Булатович все же вцепился в мое запястье и с победительным и даже несколько хищным видом смачно облобызал мою руку. А затем, удовлетворившись тем, что все необходимые приветственные действия были произведены, объявил:

– Прошу к столу.

Я опустилась на стул. Джамик Булатович расположился напротив и принялся плотоядно разглядывать меня, держа перед собой меню в кожаном переплете. Я быстро заказала что-то и хотела уже перейти к теме нашей встречи, к тому самому, что не давало мне покоя.

– Джамик Булатович, я вот почему хотела с вами поговорить. Дело в том, что…

– Ни слова больше! – взревел вдруг мой собеседник.

Я от неожиданности вздрогнула и закашлялась. А министр, грохнув по столу пухлым кулачонком, жарко заговорил:

– Я и сам понимаю, что это была чудовищная грубость. Моя вина перед вами так велика, что по заветам предков я должен был бы смыть ее своей кровью. Однако же вы должны мне поверить. В следующем месяце, когда на главной площади Сунжегорска будет проходить День национальной культуры…

В голове у меня путалось. Я вроде бы не пила сегодня ничего, кроме воды. Однако же ощущение было, словно я пьяна вдрызг и никак не могу уловить смысл того, что происходит в ускользающей от меня реальности.