Валерий Киселев - Осколки памяти. Рассказы

Замолчали оба. Перед глазами – исцарапанные приклады, заношенные скатки, короткие саперные лопатки, стоптанные сапоги. Шли час, и второй, глотая пыль, поднимаемую сотнями ног, шли измятым танками гречишным полем – дышали сладким его духом, но ветром все чаще наносило гари, попахивало и кислым – порохом. Стороной прошли танки – серьезно, колонной, машин пятьдесят. С расплывающимся гулом, казалось – висят, очень медленно пролетели бомбардировщики, наши, на запад, и не всего три машины, как часто раньше видали, а все тридцать.

– Вот так-то повеселей будет, – кивнул дядя Вася на танки, – Не как в сорок первом. А то мы тогда не то, что не видели. А и не слышали, что есть такие танки Т-34, – оглянулся дядя Вася, – А то, бывало, идет батальон, а в нем полсотни людишек всего, еле ноги переставляем, и спать хотелось – всегда…

Да, батальон их сегодня выглядел внушительно – четыреста человек идут, только каски покачиваются. Все вооружение по новому штату, сила, и растянулись – последних не видать.

– Прибавить шагу, второй взвод! – услышал Сережа, и заметил справа вдоль строя их комбата, капитана Тарусина. Шел он легко, и походка у него была какая-то пружинящая, словно засиделся человек и вышел размяться.

На самом деле капитан Тарусин и не спал этой ночью, впрочем, как и все последние, а просто по старой пехотной закалке, кадровый все же, да и за пять армейских лет пар семь сапог, посчитай, износил, расходившись, шел все легче и быстрее. Весь последний день и ночь он был на рекогносцировке в части, которую его батальону предстояло сменить, а когда вернулся – еле держался на ногах, так набегался за день – сразу лег спасть в блиндаж, завернувшись в шинель и не снимая сапог. Только разоспался – будит посыльный: приказ от командира полка. Посыльный долго его тряс за плечо, как раз, наверное, в это время ему и снились близкие разрывы тяжелых фугасов. Очнувшись, приказ он вроде бы прочитал, расписался и снова уснул. На рассвете его опять стали трясти – зам. командира полка по строевой и начальник артиллерии, спросили: «Готов батальон к выступлению?» – «К выступлению?» – с тревогой подумал Тарусин. Содержание приказа он просто заспал, и такого с ним давно не бывало. Смутно вспомнил только, что в начале приказа давались сведения о противнике.

Зам. командира полка отдал приказ построить батальон и поставил задачу на движение в район прорыва немецкой обороны. От всего этого у Тарусина осталось ощущение, что он упустил что-то очень важное, но батальон – шел, куда надо, а по ходу движения у него и голова помаленьку заработала, и настроение поднялось.

Поле и обочина проселочной дороги пестрели цветами, воздух был наполнен чересчур мирной, ласкающей истомой, а вдали видны и слышны были частые разрывы снарядов – они неотвратимо приближались к полю боя, и в голове у капитана Тарусина все больше свербила мысль, что сегодня произойдет что-то предельно страшное. «Так ли я все делаю? – спрашивал он себя, – Не пора ли останавливать батальон и разворачиваться к бою?»

На марше связи со штабом полка у него не было, и поэтому чувствовал себя Тарусин забытым начальством.

Батальоном он командовал пятый месяц, воевал второй год, обычно чувствовал себя уверенно, знал, что ему делать, а тут – что-то всё не так пошло с самого утра.

– Батальон! Сто-ой! Привал! – подал он команду, и связному: – Командиров рот ко мне!

По колонне понеслись дублирующие команды и через несколько секунд строй батальона рассыпался – сотни людей одновременно повались на обочины.

Сережа Кисляков, одуревший от жары и усталости, команды «Стой!» не услышал, и уткнулся было каской в мокрую спину шедшего вперед и бойца. Винтовка казалась с пуд, да и кроме нее амуниции было столько, что не каждый ишак унесет, ремни натерли тело до жжения, а в горле пересохло так, что слюну было и не проглотить, такая она была густая и горькая.

Заструились дымки самокруток, но Сережа свою сворачивать не стал: неохота было доставать кисет. Вообще не хотелось шевелиться. Даже руку протянуть до фляжки было тяжело. Как откинулся на спину, так и смотрел в ярко голубое небо с редко плывущими в нем словно разорванными взрывами снарядов хлопьями облачков, смотрел и думал: «Как бы угадать, убьют меня сегодня или поживу еще…».

– Кисляков! – подсел к Сереже командир взвода, младший лейтенант Ворошилов. – Ты в атаке держись Овчинникова, и ты, дядя Вася, поглядывай за ним.

– Хороший у нас лейтенант, ладный, – уважительно сказал дядя Вася, когда взводный отошел к другой группе бойцов, – Не то, что до него был зимой. Поглядели бы вы на него, ребятки – померли бы со смеху: до чего себя человек может довести. Никакой аккуратности не соблюдал – всё на нём, как на коле висело, всё грязное, будто его специально по дороге катали. Портянки сжег, валенки спалил, в шинели сзади дыра была – с голову. Сапоги – и то сжег, всё ему у костра было холодно, вот и сунул, спящий, в самый огонь. Нашли ему другие валенки – так и щеголял в них в самую распутицу. Ладно хоть ранило бедолагу, да и то – долго продержался, почти месяц. А этот – подходящий, как кадровый. Даром, что недавно из училища. Восьмой на моей памяти взводный…

– Ворошилов, – лениво протянул кто-то из лежавших бойцов, – А маршала ему не видать. Не бывало в истории, чтобы два человека с одной фамилией маршалами стали.

– Оно, конечно, маршалом ему, может, и не бывать, – сказал дядя Вася, – Потому как никто не знает, какая у кого судьба. Может быть, сегодня и похороним его, но человек он хороший и дело свое, как взводный, знает. Фамилию не посрамит.

Сережа Кисляков не один раз слышал от их взводного, чтобы он держался поближе к дяде Васе, заметил, что он всех молодых так во взводе распределяет, чтобы «старички» опекали по мере сил и возможностей. С дядей Васей Овчинниковым он и подружился за этот месяц, ощущал его порой, как отца родного. Таких, как дядя Вася, в роте, да и в батальоне было раз-два, и обчелся, и держать их надо бы как золотой фонд, подальше от огня, где-нибудь при лошадках, при кухонках. Да, видно, места эти были заняты теми, кто половчее.

Родом дядя Вася был из Горьковской области, говорил на «о» – «постой», «погоди», «однако. Не торопясь, с выражением, как сказала бы их учительница литературы в школе.

Еще в мае ранило, был случай, повара. Зовут Овчинникова дядю Васю: «Сможешь временно?» – «Могу. Бывало, на покосе и всё сами варили».

Для ремонта амуниции кожа потребовалась сыромятная – где взять? Опять к нему. – «Могу. Бывало, дома кожу и всё сами выделывали». Расковалась лошадь в батальонном хозяйстве – где мастера найти? – « Могу и это. Дома, бывало, и всё сами ковали». Для кухни понадобились вёдра, тазы, печки – где взять, из тыла не дождешься, – «Сможешь, дядя Вася?» – «Могу, бывало, дома железные печки и трубы сами делали». Зимой еще – лыжи понадобились, а где взять их на фронте? – «Могу. Дома об эту пору на медведя ходили, так лыжи всегда делали сами». У ротного часы карманные встали – опять к дяде Васе. – « Могу и часы, только надо хорошо посмотреть».