Андрей Семке - Простые истории. Короткие рассказы. Продолжение

Еще одно невероятное качество – воля и ее сила. Как бы он тяжело ни болел (а в последние годы он боролся с тяжелым недугом), он приходил, потому что знал, что ждут, что он решает, от него зависят. Работой Табаков затмевал и уничтожал больные клетки, своей волей к жизни показывал дорогу рядом идущим…

Бледный, как полотно, после тяжелой операции, опираясь на руку с одной стороны Машкова, а с другой – Миронова, Олег Павлович пришел в колледж на самый первый его выпуск. Когда вышел к микрофону, первым делом извинился: «Простите, не могу стоять», сел, начал говорить, но – вот чудо – постепенно лицедейство убрало болезненные признаки и он начал шутить, свистеть и стал похож на того самого Олега Павловича, у которого – самые неформальные, самые озорные сборы труппы, премии и юбилеи.

Последний свой спектакль он играл в кресле. Так продумали режиссуру, чтобы Олегу Павловичу было легче играть. Первые минуты были очень сложными, через боль и мучения… Потом был спектакль… Овации… Букеты цветов и крики браво… Спектакль так преобразил Табакова, что он не казался больным… Это был наш великий гений, мастодонт искусства…

В такую погоду свои дома сидят, телевизор смотрют.

Только чужие шастают. Не будем дверь открывать!

Кот Матроскин

«Табаков жжёт», – так говорили о нем и на нашей театральной премии «Московский комсомолец», где он практически с самого ее основания. Его считали живым талисманом этого масштабного мероприятия. Он сам неоднократно становился ее лауреатом и с удовольствием выходил за именной фарфоровой тарелкой, приходил поддержать своих артистов и тех, кто давно выпорхнул из-под отеческого крыла. Отпускал реплики с мест, и все валялись от хохота, свистел наравне с молодыми артистами, и не было в этом никакой натяжки, желания подстроиться под новое поколение. Он сам был молодым, горячим, сердечным. Редкое сочетание, наблюдаемое в театральной и вообще художественной среде. Молодость так шла его сединам, так была органичена с его возрастом, потому что «эго», главное слово для художника – не его слово. Амбиции, тщеславие, мелочность – тоже.

Его талант победил всё! Олег Павлович не просто играл роль, а, как художник, мазок за мазком рисовал образы, выписывая аккуратными и точными движениями кисти походку, мимику, эмоции, речь, взгляд…

Поздравляю тебя, Шарик, ты балбес!

Кот Матроскин

Его слово – жизнь и только жизнь. Он не позволял никому и ничему наступить на нее, помешать ее стремительному движению – только вперед или вверх. Он не знал, что такое отступать, если есть идея, мечта. Значит, что бы ни случилось, во что бы то ни стало она должна быть воплощена, обрести плоть и кровь и, в свою очередь, дать жизнь другому, новому, свежему.

Все вокруг говорили, что Табаков – человек глаголов: помочь, сделать, подарить, выбить, достать, уберечь, поблагодарить, заставить…

Он говорил, что это в него вложили его учителя Ефремов и Топорков. Всей своей жизнью Табаков пытался вернуть своим педагогам долг, служить театру!

Есть же вот люди такие наоборотные.

Чем меньше они думают, тем больше пользы.

Кот Матроскин

Как-то он признался, что ни разу в жизни не проснулся в плохом настроении. Ему не поверили: «Олег Павлович, ну так не бывает. А если накануне вечером пришла плохая новость? А если вас огорчили? Или с женой поругались?» «Всё равно надо верить в хорошее, поверьте. А с плохим будем бороться». Он и боролся, но не с видом революционера или страдальца, а веселого озорника, величия которого вряд ли кто-то и когда-либо сможет достигнуть. Его называли самым весёлым человеком эпохи!

Три последних месяца своей жизни он провел в больнице. Он боролся. Он хотел жить и не оставлять нас. Шутил насчёт немощи, обыгрывал на сцене недостатки своего здоровья: зубную боль, невозможность ходить… На вопрос: «Что вы больше всего любите в этой жизни?» он без лукавства отвечал: «Выходить на сцену!» Как мы теперь будем без него? Оторопь. Растерянность. Горе.

А дело было так…

Будучи научными сотрудниками одного университета и занимаясь работой, связанной с очень дорогой и мощной техникой, ускорителями заряженных частиц, мы не однократно сталкивались со всевозможными техническими проблемами. Обычно мы раскладывали техническую документацию, жёлто-красные листы с бордовыми надписями и схемами, в одном из самых больших помещений на полу и начинали искать поломку, проходя от блока к блоку, от агрегата к агрегату.

Если находили проблему и блок работал ненормально, то одни схемы заменяли другими и повторяли всё изначально, но только проверяя уже тот блок или агрегат, в котором находили изъян.

Обычно на проверку всех блоков и агрегатов уходило не больше десяти дней, в худшем случае. Чаще всего поломку находили и устраняли практически моментально, несмотря на то, что ускоритель электронов мощностью десять электрон-вольт занимал шесть этажей перевёрнутого здания. Мы располагались в подвальном помещении, которое имело шесть этажей вниз. На последнем этаже располагался самый главный элемент: линейный ускоритель. Его от внешнего мира отделяли шестиметровые бетонные стены, огромная очень тяжёлая металлическая дверь, которая открывалась только тогда, когда устройство было полностью отключено.

Остальные блоки были этажами выше. В цокольном этаже располагалась лаборатория с пультом управления и видеоконтроллерами. За целый день набегаешься по лестницам так, что ноги не просто гудят…

Однажды у нас произошла очередная поломка. Мы традиционным способом начали искать проблему. Прошли по одному этажу, всё в норме, по второму – всё работает, по третьему… Все блоки и агрегаты показывали свою идеальную работоспособность, но при этом ускоритель не работал. Прошли по второму кругу, по третьему, нет изъянов. Агрегаты исправны, а ускоритель не работает. Вызвали специалистов-разработчиков ускорителя из самого Ленинграда. Они десять дней, бравируя своим опытом и знаниями, раскладывали схемы, изучали механизмы, проверяли исправность каждого блока, недоверчиво поглядывая на нас, как на дилетантов. Но и они, пожав плечами и выпив свою порцию лабораторного спирта, отчалили восвояси.

Мы остались с нашей бедой один на один. Если уж спецы не нашли проблему, то что делать нам, студентам и аспирантам. Мы прошли с гаечными ключами по всем этажам и перекрутили все разъёмы, техническим спиртом протёрли все имеющиеся платы. В общем, сделали всё как в известном анекдоте про ремонт автомобиля: «Ты фары протирал? По колёсам стучал? Тогда не знаю чем ещё тебе помочь!»

Два месяца мы меняли рабочие блоки на новые, привезённые из Ленинграда. Включали ускоритель, но он как не работал, так и не работал. Наступило отчаяние и депрессия. Все научные работы свёрнуты, подготовленные эксперименты отставлены в сторону, контрольные образцы законсервированы. В лаборатории наступило всеобщее уныние.