Юрий Леонов - На краю Мещёры

– Ну что ж, – вздохнула она. – скажу, как знаю.

Женщина замерла перед колодцем, молитвенно склонив голову, и начала привычной скороговоркой:

– Святый Апостол Иоанн Богослов, моли Бога о мне, грешной, будь добр. Молитву тебе творю не по писанному, ты уж извини мя, грешную. Спаси и помилуй. Дай очистить пред тобой душу мою…

Мужчина стоял в стороне, отрешенно глядя на ускользающую меж дубняка тропу.

– …Спаси, Господи, и помилуй старцев и малых деток, сирот и хворых, в бедах и скорбях пребывающих, ненавидящих и обидевших мя, творящих мне пакость… Будь милостлив, Господи, к страждущим и покинутым, к странникам в морях и в пути идущим…

С тем напутствием я и отправился домой. И пока не сомкнулись за спиною деревья, все доносились от колодца слова молитвы за всех нас, грешных, неверующих, плывущих в морях, витающих в облаках, погрязших в земной юдоли.

Давно собирался завернуть в Окоемово, уж очень полнозвучное, ласковое для слуха название. Сама деревенька лежит в стороне от тракта на Новоселки, с большака не видна, на туристских схемах не обозначена. Вроде ее и вовсе на свете нет, хоть была когда-то селом. Лишь для тех, кто проплывает мимо Окой, приметны на крутояре конопушки деревянных домишек.

Возвращался из Новоселок от приятеля и завернул в деревеньку к вящему любопытству здешних старушек: кто таков, почему ничей порог не переступил, а торчит как пень на юру, высматривая окрест невесть что. Заговаривали со мной и так, и эдак, но напрямую спросить, зачем, мол пожаловал, постеснялись. Мне тоже объясняться не хотелось, так и остался я для бабусь, вероятно, одним из хитромудрых горожан, которые ныне все чаще приглядываются к полузаброшенным селеньям в расчете купить там подешевле избу.

Пока шел низом, минуя болотину, успел разочароваться в деревне – не на чем взгляду отдохнуть. Но поднялся на взгорок, к аккуратной скамейке у обрыва, наверняка традиционному месту свиданий да посиделок, и награжден был сполна: Окоемово, конечно же, Окоемово!

Широкая дуга реки огибает здешнюю высоту, и взгляд не может охватить разом всю ширь, весь окоем, распластавшуюся на десятки километров равнину. Во влажную зелень заливных лугов словно врезаны темные кущи дубрав, тускловато отсвечивают дальние плесы, россыпи пестрых крыш утопают в хвойном половодьи Мещеры…

Скорее угадываю, чем примечаю, где схоронилось за черемушником дремотное озеро Тишь. Такие заросли кувшинок, как там, довелось видеть, пожалуй, только в детстве. Пытаюсь уточнить, за каким изгибом реки распростерся луг Божья травка. Столь многоцветного, настоянного на терпких запахах трав, пронизанного шмелиным гудением приволья – поискать окрест да поискать. Чудом сберегли этот луг от мелиоративной армады строптивые федякинцы, и ныне гордятся первозданностью Божьей травки не меньше, чем высокими надоями молока.

Сколько же безвестных поколений поэтов, окрестивших каждый ложок, родилось и опочило на этой древней земле, прежде чем явила она на свет Сергея Есенина! Всего-то и оставили после себя – по словечку. Да – на века!.. Подъезжаю на электричке к районному центру Рыбное, и как забытая мелодия настраивают меня на встречу с холмами и перелесками названия станций: Подлипки, Алпатьево, Слемы, Дивово…

А что оставим мы потомкам на память? По той же дороге, от Казанского вокзала: Электрозаводская, Сортировочная, Фабричная, Совхоз, Шиферная… Не в преклонении перед веком индустрии истоки такого «творчества», они куда примитивней: отсутствие культуры, казенная обезличка, неуважение к жителям этих мест. Даже старое название Аграфенина Пустынь, что виднеется от Окоемово за рекой, умудрились переименовать на некоторых картах в Агропустынь. Очень символичная замена.

Разумеется, уроженцы деревень Добрые пчелы и Мыс доброй Надежды, что на Рязанщине, не обязательно все, как один, вырастут добрыми. Но сколь приятней, живительней для души подобные названия в сравнении с захлестнувшей нашу землю казенщиной. Убежден – названья воспитывают. Так что возрожденье старинной топонимики, как и реабилитация честных имен соотечественников, – не только акт справедливости, но и дань уважения прошлому, без которого не может стать полноценным завтрашний день.

Многая лета тебе, перешагнувшее через века Окоемово! Ласкай, как встарь, не только слух путника, но и око. От тысяч «неперспективных», подобных тебе, осталась лишь дивная музыка созвучий: Тятин бор, Уляляевка, Синь, Баюшки, Лопоты, Сиреневка, Малая Тяма…

Дафнис и Хлоя, Тристан и Изольда, Фархад и Ширин, Ромео и Джульетта… Эти романтические истории о любви, перешагнувшие века и континенты, на слуху у каждого книгочея. А кто на Руси открывает подобный список?

«Повесть о Петре и Февронии» написана безвестным автором в ХУ1 веке. Это классика древнерусской литературы, первая наша светская повесть. Но многие ли знают о ней, хотя бы понаслышке?.. Увы, увы…

А между тем, история любви Петра и его суженой – благодатнейшая сценарная основа для фильма, лишь отчасти воплощенная в либретто оперы-легенды «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Судите сами. Дивная завязка истории, начавшаяся в стольном граде Муроме. Великий князь Павел узнал от жены, что в ее опочивальню повадился ходить змей в обличье самого Павла. На выручку брату поспешил брат Петр. Он убил змея в жестокой схватке, но брызги черной крови оставили на теле князя незаживающие язвы.

Никто в Муроме не смог избавить Петра от скверны, и тогда гонцы отправились искать опытного лекаря на Рязанскую землю. В глухой деревушке Ласково встретили они красу-девицу, дочь древолаза-бортника, на редкость воспитанную и острую умом. Узнав, зачем пожаловали гости, Февронья пообещала вылечить князя, но с одним уговором – что он женится на ней.

Интрига закручивается еще туже. Получив согласие князя, Февронья приготовила целебную мазь, наказав смазать ей все язвы, кроме одной. И вот чудо – очистился от заразы Петр. На радостях послал он в Ласково богатые дары, но сам в деревеньку не поехал, слова княжеского не сдержал. Девица подарки отвергла. А вскоре от малой болячки вернулся к Петру прежний недуг.

Делать нечего – женился князь на Февронии, и лишь тогда оценил, насколько любезна его сердцу оказалась избранница, сколь мудры ее советы. Зажили они душа в душу. А вскоре после смерти Павла стал править Петр и всей землей Муромской.

Терзаемые черной завистью, боярские жены не раз пытались оклеветать Февронию, но князь не верил наветам. Тогда, по наущению жен, бояре заявили Петру, будто не могут терпеть долее, чтобы господствовала над ними простолюдинка.