Андрей Бинев - Дорога домой

Зеломудров приобрел еще и черный кожаный пенал с бордовой бархатной подкладкой и уложил туда погремушку с часами и пустышку с бриллиантами. Это теперь было самым ярким, самым убедительным знаком эпохи, которая чуть было не спряталась от него за такой удивительной подробностью.

Так что Никита Матвеевич вполне соответствовал своей родовой фамилии. Поэтому и рассуждал он о будущем родины несколько иначе, чем даже те, кто нанимал и его, а когда-то и его папашу, и всю их многочисленную родню на дорогостоящие державные работы по вытягиванию воздуха из золотых пустышек и шуршанию чистым золотым песочком в серебряных погремушках.

Зеломудров не видел особенной разницы между социалистическими и капиталистическими идеями. Особенно не усматривал он расхождения эпохи капитализма с неокапитализмом. Его страна шагнула из несостоявшегося первобытнообщинного коммунистического будущего в состоявшееся капиталистическое настоящее – в самую его дикую и примитивную форму. Те страны, которые пережили этот процесс сто лет назад и теперь стремились к созданию новых социальных форм, называя их неокапитализмом, с ужасом поглядывали на родину Зеломудрова, угадывая в ней кошмарные черты своего прошлого. Зеломудров их страхов не разделял. Для него и для тех, кто был рядом, ничего не изменилось: собственность стала называться иначе, как и должности, но люди остались прежними, как и их достаток. Удесятерился лишь финансовый коэффициент удачи!

Именно поэтому Зеломудров и рассматривал свое нынешнее окружение в маленькой европейской стране, многими называемом просто «герцогством», как возможность собраться с силами и вернуться на родину с привычным ощущением победителя и мудреца. Он не стал оценивать Гулякина так, как его обычно оценивали другие: с пренебрежительной усмешкой, презрением, а некоторые даже с отвращением. Зеломудров относился к этому парню иначе: Гулякин был племянником большого и важного человека, а это решало всё!

Кроме того, Зеломудров как-то спросил себя самого: а стал ли бы он поднимать кверху такого как Гулякин, если бы это целиком зависело только от него и даже если бы у Гулякина не было важного дядьки? И ответил себе быстро и прямо: непременно стал бы! Только такие, дерзкие в своих амбициях мелкие грызуны, управляемы пожизненно, даже если они вырвутся, как им это покажется, из-под опеки их надувших, словно через соломинку, людей.

Зеломудров позвал к себе Гулякина и, едва тот переступил порог, воскликнул:

– Чудесный коньячок, Алексей Аркадьевич!

– Да-да! – зарделся от столь неожиданного приятного предложения Гулякин. – Французский. Я, знаете ли, Никита Матвеевич, предпочитаю именно его. Мягкий, шоколадный вкус, и клопами не воняет!

Он сел на краешек дивана, сбоку от Зеломудрова, занимавшего глубокое кресло и державшего в руках, этикеткой к себе, пузатую коньячную бутылку.

– А я вот всем французским коньякам предпочитаю наш, армянский! – Зеломудров потряс бутылкой и развернул ее этикеткой к Гулякину: – «Арарат»! Где растет виноград…

Довольный тем, как он подловил Гулякина, Зеломудров весело рассмеялся. Он порой выкидывал такие коленца с нижестоящими личностями, потому что любил наблюдать, как они выкручиваются. И от того, насколько ловко это у них получалось или, напротив, неуклюже, судил о их способностях вертеться в куда более опасных ловушках. А тут уже присутствовал его интерес, далекий от всяких шуток и розыгрышей.

– Э! – протянул Гулякин, кровь отлила у него от его лица. – Э! «Арарат»! Конечно! Он, так сказать, исключение из правил, лишь подтверждающее само правило! И потом, он не совсем, как бы правильно выразиться, наш. Армянский все же! Да и Арарат всего лишь виден из Армении! Око… это… видит, а зуб… того… неймет!

– Ловко! – усмехнулся Зеломудров, – Молодец! Говорите, исключение, подтверждающее правило? И про око с зубом ввернул! Тут поосторожней бы надо! Спорные, так сказать, территории. Трагическая история, понимаешь! Лучше уж с вопросов коньяка, как со спиртного и только, в разные там Арараты не сползать. То есть не подниматься, я хотел сказать! Ну, а как же дагестанский? К нему вы как относитесь?

– Сдержанно! Но тоже, надо сказать изделие! – уклонился сразу в обе стороны Гулякин. Кому-то могло показаться, что у него просто разъехались ноги, но тот, кто потоньше и повнимательнее, сказал бы, что такая позиция, почти в шпагате, куда устойчивей, чем прямое, не клонящееся и упрямое тело.

– М-да! Изделие! – задумчиво протянул Зеломудров и плеснул в пузатые коньячные рюмки густой, душистый напиток, приподнял свою и тонко усмехнулся:

– Ну, так выпьем, дорогой вы мой! За здоровье вашего дядюшки! Уважаемый человек!

Он неожиданно быстро опрокинул в рот все, что плескалось в его рюмке, и сладко причмокнул. Гулякин едва поспел за ним, но все же посчитал тактичным свою рюмку до конца не допить.

– Вас удивляет, Алексей Аркадьевич, почему я, посол, чрезвычайный и полномочный, важный такой, пью с вами наедине «Арарат» и нахваливаю вашего дядюшку? – вдруг спросил он, прямо взглянув в глаза Гулякину.

Алексей вздрогнул и утвердительно закивал, а потом, на всякий случай, несколько раз отрицательно повел головой.

– А почему это вас удивляет? – продолжал занудливо настаивать Зеломудров.

– А меня, Никита Матвеевич, собственно, это не удивляет, а так сказать, радует, что ли! Я очень вас уважаю! И дядя о вас говорил не раз.

– ЗелоМУДОВЫМ называл? – расхохотался посол. – Букву «эр» упускал, старый черт! Не так ли?

Гулякин испуганно заморгал, потому что генерал-полковник Бероев именно так и говорил – «кремлевский козел ЗЕЛОМУДОВ!»

– Молчите? Значит, так и было! Меня так многие называют! Еще коньячку?

Не дождавшись ответа, он опять плеснул коньяку в рюмки, но пить сразу не стал, а неожиданно строго посмотрел в лицо Гулякину.

– Мне наплевать, как меня называют. Потому что я сам могу кого угодно и как угодно назвать! Вам ясно, подполковник?

– Так точно! – выпрямился на упругом кончике диванной подушки Гулякин и нервно сглотнул слюну.

– Вот и хорошо! Но, как вы, надеюсь, понимаете, пригласил я вас не для того, чтобы обсуждать такие интимные материи, как родовые имена и фамилии. Разговор пойдет о другом. Готовы ли вы выслушать меня и оставить все, что узнаете, здесь, в этой комнате?

Гулякин кивнул и нервно поставил рюмку на журнальный столик. Капелька коньяка, словно лопнувший крошечный мячик, шлепнулась на полированную поверхность и растеклась густым маслом.

– Не лгите! Ведь сразу доложите генерал-полковнику Бероеву! – ухмыльнулся Зеломудров. – И правильно сделаете. Потому что он ваш благодетель, ваша родня, ваше начальство!