Светлана Нина - Кружевные закаты

Федотов испугался, что Тоня натворит бед в поисках правды, и приуныл, что заставило его пойти на отчаянный шаг.

– Твоя мать была сестрой моей жены, это тебе известно. Поэтому ты со мной. Ее брак не был удачным, как ты успела заметить. Она переступила через приличия, за что поплатилась. Мужчина, с которым она связала свою жизнь, обманул ее ожидания, что побудило в ней болезнь. Она давно умерла, Тоня, это правда.

– Так почему я не осталась с родными отца, если брак имел место?

– С родными… – вновь усмехнулся Федотов, мрачно поводя глазами. – С кем из родных? Они для этого не годились. Вредное надменное семейство. Была бы ты бедной воспитанницей. Такая доля влечет тебя?

Почувствовав, что Тоня, наконец, удовлетворена, Федотов задышал спокойнее. Как ребенку, ей до поры хватило простого опьянения.

– Я так рада, что она не была гулящей, – тихо сказала Тоня, не в силах наблюдать за реакцией Федотова. – Это страшило меня больше всего.

«Я так боялся, что ты осудишь ее за измену…» – подумал Федотов.

– Мне обидно другое, – ответил Денис Сергеевич. – Почему ты так желаешь, чтобы тебя воспитывали его родные. Я, мне казалось, всем обеспечил тебя.

– Папочка! – с нежным укором протянула Тоня, порываясь с места и обнимая благодарно принявшего эту вырванную ласку Федотова. – Как ты можешь говорить такое?

Размягченная излияниями Тоня, не отдавая себя отчета, из-за чего, долго не могла заснуть в тот день. До глубокой ночи ворочалась она на постели. Впервые в жизни, к своему безграничному стыду, Тоня подумала о том, что у отца была жизнь до ее появления, были тайны, влюбленности и, возможно, ошибки, слезы, предательства, разбитые чаяния… Этим, казалось Тоне, может похвастаться почти каждый человек. А вдруг и у него была драма? Возможно ли, что он любил ее мать? А вдруг он ее настоящий отец, только из чувства приличия не раскрывает этого? Ведь он не кровный родственник ей, и после смерти своей жены, поначалу занимающейся ее воспитанием, мог спихнуть ее обратно…

«Отца кто-то любил». Эта мысль не вызвала в Тоне, когда она осталась одна, болезненной ревности, но заставляла уши заалеть.

Она распустилась пышно и лениво, свежая пряная ночь. С царственной невозмутимостью, зная, что она царица, хороша до дрожи, до отречения от суетного и познания сердца через поощрение природы. Ароматная прохлада пробиралась сквозь мысли Тони, неприкаянно примостившейся у обрыва, ведущего к оврагу.

Небо светилась обволакивающей затягивающей синевой. Она безостановочно, безмерно вливалась в сознание и не оставляла там место ничему кроме наслаждения. Поглощающая ширина неба не позволяла другим мыслям проникнуть в сознание. Из недалеких не затушенных костров, разведенных пастухами, выливался отчаянный дым, наводняя равнину щемящим терпким запахом, знакомым с детства, любимым и родным. Запах этот волновал душу, рождая столпы неосознанных горчащих мыслей.

По серой пелене проглядывающего ночного неба плыли светлые облака. Казалось, что это серые тучи, застилающие небосвод, а не дымка, позволяющая ему раскрыться. Ночь находила величественно и ярко. Она готовилась проглотить одинокую фантазерку, безмолвно взирающую на нее в поисках вечных истин. Так, по крайней мере, думалось Тоне.

– Тоня, не пора ли нам домой? – спросил совсем некстати Крисницкий, ежась от вечерней свежести.

Тоня раскрыла глаза. Муж прервал полет истинной жизни. Сегодня утром он позволил себе целовать ее долго и тесно, видя, что это ей вовсе не противно. Тоня понимала, что произойдет, когда они вернутся в дом, и не спешила. Крисницкий, окончательно уставший от терзающего Марианну чувства вины, предложил ей остыть друг от друга и какое-то время не видеться. Ему приятно было встретить жену, воспоминания о которой существенно потускнели за месяц, что они жили врозь. Возможно, впервые он ощутил, что она женщина, а не просто испуганный ребенок, отказывающийся меняться под тяжестью мира.

Тоня вяло опустила голову и скала:

– Если хочешь, иди. Я не держу тебя.

Крисницкий топтался на месте.

– Почему ты не уходишь? – спросила она погодя, слыша, что он остался.

– Ты замерзнешь и простудишься.

– О, бог мой, Миша! Не в первый же раз я брожу по саду в сумерках. Ты прости, что и тебя заставляю. Не думала, что тебя не проймешь прогулками. Если уж не нравится вид, вспомни, что это полезно для здоровья!

– Было бы полезно, если бы не угроза здоровью, – буркнул Крисницкий, продолжая стоять возле жены.

Она обернулась, оторвавшись от потемневшей равнины, и с осторожной нежностью поднесла ладонь к его осунувшемуся лицу. Луна бледно из-за серых туч, странно смешивающихся с синим обнажением горизонта, освещала их. Мягкая кожа скользнула по щекам Михаила, задержалась у линии рта. Подчиняясь, скорее, всеобъемлющей любви ко всем и вся, чем истинному порыву, Тоня поцеловала его.

Крисницкий, казалось, того и ждал. Воодушевленный, он ответил с испугавшим ее пылом. Относясь к типу решительных мужчин, он привлекался застенчивыми робкими женщинами, в которых, ко всему прочему, был неуловимый шарм, доставляющий ему ни с чем не сравнимое наслаждение. С силой оторвавшись от Михаила, Тоня, пугаясь его влияния на нее, пожелала ему спокойных снов и скрылась под сенью крыши.

«Зачем, черт возьми, она распыляет меня?» – негодующе подумал Крисницкий, возвращаясь в дом. О том, как сам разжигал ее в Санкт–Петербурге, оставляя после вступления одну, раздосадованную, сбитую с толку, он не вспоминал.

«И зачем я еду сюда?» – нетерпеливо думала Марианна, приближаясь к поместью Федотова. Было ей, конечно, официальное приглашение, но она не собиралась нарушать обособленность.

Кучер остановил двуколку на дворе, слез с козел и, подав госпоже руку, отправился на хозяйскую конюшню потолковать с тамошними кучерами о корме лошадям и разузнать, возможно ли в местном трактире напиться.

Марианна, столкнувшись с почвой, слегка присела. Ее мутило. Оглядывая кринолин, она вздохнула – дорожная пыль сделала свое дело. Теперь в «блеске и нищете» предстать перед хозяевами поместья не получится. На шум из домика, пристроенного к барскому, выползла Надежда Алексеевна, и, недоверчиво воззрившись на грациозную гостью, молчала.

– Добрый день, – сказала Марианна, прикрывая рукой лицо от солнца. – Я Марианна Веденина.

– Ах, вот оно что, – спохватилась Надежда Алексеевна, силясь запоздало изобразить улыбку. – Что ж на пороге стоять, пойдемте. Предупреждены, как же.

Обе женщины через небольшую переднюю прошли в просторную плохо освещенную комнату, служившую для приемов гостей. У Марианны мелькнула мысль, что состоятельные дворяне могли бы с большим вкусом обставить собственное жилище или хотя бы впустить в него больше света. За окном буйствуют краски, смех, а сидеть в этих стенах утомительно и тоскливо… Ах, ну да, ведь дом переходит из поколения в поколение. Словно англичане! Нужно наслаждаться солнцем, пока оно есть, ведь скоро настанут беспросветные осенние месяцы… Марианна, располагая молчаливым одобрением Надежды Алексеевны, тотчас распознавшей в ней даму благородную, а оттого принимая с распростертыми объятиями, подошла к маленькому окошку, затянутому кружевной шторой, и, отодвинув ее, рассмотрела длинную аллею, ведущую к реке.