Татьяна Воронина - Не хочу умереть бухгалтером. Сонькины рассказы

– А как я его куплю?

– Очень просто. Придёшь в магазин и пойдёшь в кассу. Когда подойдёт твоя очередь, протянешь кассиру рубль и скажешь: «Двести граммов масла, пожалуйста». Мы же с тобой много раз это делали!

– А дальше?

– А дальше она пробьёт тебе чек на 72 копейки и даст сдачу с рубля – 28 копеек.

– А дальше?

– Подойдёшь к прилавку, отдашь чек и возьмёшь масло.

– А что я скажу продавщице?

– Да то же самое: «Двести граммов масла, пожалуйста». Она взвесит и отдаст тебе масло.

Сонька волновалась ужасно. Ей казалось невозможным, забирая сдачу, успеть её посчитать и при этом не задерживать очередь. Ей казалось, что в очереди к прилавку её вообще не воспримут серьёзно, как самостоятельного покупателя, будут обходить, чтоб под ногами не мешалась, и она никогда не достоится. Во избежание этой неприятности Сонька высоко держала руку с чеком, давая понять окружающим, что она тоже стоит, как все. Масло и 28 копеек сдачи она благополучно принесла домой, но в себя пока так и не поверила.

Всякое общение с посторонними доставляло Соне ужасный дискомфорт. В автобусе, чтобы в толпе пробраться к выходу, надо было всего лишь вежливо сказать: «Разрешите пройти». И мама её этому учила. Но обратиться громко к толпе, к незнакомым спинам было мучительным преодолением себя. И свою просьбу пропустить её Сонька едва пищала, так что её не всегда и слышали. Этот приступ стеснительности длился, пожалуй, года три, а потом как-то сам собой рассосался.

Унаследовав от модницы-бабули любовь к красивой одежде, Сонька могла подолгу крутиться перед зеркалом. Родительская кровать в маленькой комнате была застелена белым тканевым покрывалом, а на подушках лежали тюлевые накидки с оборками. Эти кружевные вещицы не давали Соньке покоя. Придя из школы, Соня снимала форму и, пока никого нет, облачалась в обе накидки сразу, вертелась перед зеркалом так и сяк, подвигая оборки то на плечи, то на импровизированную юбочку. Знала, что нельзя их трогать, мама не велела, но не могла устоять перед желанием облачиться в кружево. Однажды за этим занятием застал её брат, вернувшийся из школы. Посмеялся над Сонькой, но маме ничего не сказал.

Эта пигалица не считала для себя возможным появиться на людях в домашней одежде хоть на минуту. Много лет в семье со смехом вспоминали такой диалог.

Мама:

– Сонь, сходи на балкон, принеси, пожалуйста, яблоки, я помою.

Миша:

– Мам, ты что, она же в красной юбке! Разве можно в красной юбке – на балкон, а вдруг кто увидит?!

И под всеобщий хохот фыркнувшая и покрасневшая Сонька быстро хватает с балкона сетку с яблоками и вбегает обратно. А напрасно смеялись. Девочка-то росла со вкусом и чувством стиля.

Тем временем Сонин недуг, приобретённый в детском саду, оставался с ней. Она по-прежнему писалась по ночам. Никто, кроме членов семьи, об этом, разумеется, не знал, поскольку случалось такое только во сне. Лечить её пытались всячески, к самым разнообразным врачам водили, включая психоневролога, какими только снадобьями ни пичкали, – ничего не помогало. И вот в четвёртом классе по совету врачей отправили Сонечку в специализированный санаторий, на всю четвёртую четверть, то есть апрель и почти весь май. Санаторий находился в Москве, где-то в лесном массиве. Посещения родителей разрешались только два раза в месяц, считалось, что незачем чаще волновать детей переменой обстановки. Это тяготило Соню больше всего, тоска по близким людям накатывала по вечерам, когда учёба заканчивалась, уроки были сделаны и все процедуры пройдены, даже всплакнуть иногда приходилось в кровати. Позвонить домой тоже было нельзя, не разрешали, мобильных телефонов тогда ещё не существовало, а тем более видеосвязи. Всё-таки Сонечка была очень домашним ребёнком.

Но это ещё полбеды. Дело в том, что в этом санатории хоть и писались по ночам все дети, но Сонин случай всё же был единственным, потому что болезнь у неё была приобретённой. Все остальные детки страдали врождённым недержанием мочи. Это, как правило, были дети из трудных семей, где отец чаще всего алкоголик, а мама, соответственно, много нервничает, включая период беременности. И вот наша отличница, активистка, командир октябрятской звёздочки попадает в коллектив недолюбленных и несчастных по большому счёту детей, своих сверстников, об интеллектуальном развитии которых мало кто заботился. На уроках Соня была потрясена, как трудно им даётся учёба. Учитель объясняет – всё же понятно! Но нет, они почему-то не могли усвоить самых простых, на Сонин взгляд, вещей. Приходилось объяснять снова и снова, и Соне на уроках было скучно. Ребят она жалела, старалась помогать с домашними заданиями, если обращались, понимала, что не от разгильдяйства они плохо учатся, а просто не могут лучше. Но поговорить ей было совершенно не с кем…

Педагоги и персонал, конечно, быстро поняли, что этой девочке здесь не место, но Сонины родители хватались за последнюю, как им казалось, соломинку.

Долгожданный майский день, когда Нина Борисовна приехала забирать дочь, стал для Сони освобождением из заточения. Большая уже одиннадцатилетняя девочка тихо вцепилась в мамину руку и не выпускала её до самого дома. Соня помнит, как они ехали с мамой в трамвае, а потом на метро. Мама купила и отдала ей сразу при встрече голубые кружевные носочки, Сонька ехала в трамвае, одной рукой прижимая к себе носочки в прозрачном шуршащем пакетике, а другой крепко держа мамину руку, и тихо всхлипывала от счастья.

Самое обидное, что все эти муки были напрасными – санаторий ничем, конечно, не помог, и всё оставалось по-прежнему. Но тут Соне неожиданно повезло, потому что нашёлся один умный врач, который сказал Сониным родителям:

– Перестаньте мучить ребёнка. Всё пройдёт само с приходом полового созревания.

Решили поверить и подождать, тем более что перепробовали уже всё. И через два года, когда у Соньки начались месячные, болезнь ушла, как не бывало. Она просто стала просыпаться по ночам и шла в туалет. Низкий поклон доктору!

Как-то раз, ещё в первом классе, когда мама пришла с работы и спросила у дочери, как прошёл день в школе, Сонька поведала такую историю:

– … А на арифметике, когда Вера Никитична вышла из класса, она сказала: «Тимофеева, запишешь, кто будет разговаривать».

Тут буквально вскинулся Миша:

– И ты записывала?!

– Конечно, – ответила Соня, – всех записала, кто болтал.

– Ты что, Сонька, обалдела? Ты понимаешь, что ты на своих товарищей ябедничаешь?!!!

– Ну, Вера Никитична же велела…

– Дура ваша Вера Никитична!!!

Это был крик души. Мише исполнилось уже четырнадцать, он рос хорошим человеком и видеть свою сестру стукачкой совсем не хотел.