Татьяна Воронина - Не хочу умереть бухгалтером. Сонькины рассказы

– Соня, а ты что лежишь? Вставай и убирай постель,– приговором прозвучал голос Ирины Петровны.

Такого страха и стыда Соня ещё никогда не испытывала. Она продолжала лежать, умоляюще глядя на воспитательницу. Ирина Петровна почувствовала что-то неладное и подошла. Соня жестом поманила воспитательницу, чтобы та к ней нагнулась, хотя и знала, что неприлично так подзывать взрослых. Но выхода не было – не говорить же вслух о том, что случилось! Видимо, глаза девочки были настолько кричаще-выразительными, что Ирина Петровна наклонилась. И тогда Соня с ужасом прошептала ей на ухо:

– Я описалась…

Слава Богу, у взрослой женщины хватило ума не травмировать и без того страдающего ребёнка. Она загородила собой Соню, подала ей платьице, велела снять мокрые трусы и быстро скатала и унесла грязное бельё вместе с матрасом. Никто из детей ничего не заметил. С каким облегчением вздохнула Соня, облачённая в собственное сухое платье, видя исчезновение следов своего позора, словами не описать.

Так первый день в детском саду обернулся для нашей Соньки кошмаром, чего никто и не мог предположить, в том числе она сама. Когда вечером пришла мама, Сонька вцепилась в неё намертво и сказала, что в сад больше не пойдёт никогда.

Однако жизнь советской семьи диктовала свои условия, и в сад ходить всё-таки пришлось. Долгие и терпеливые беседы Нины Борисовны с дочерью вынудили Соню смириться с неизбежным. Жуткий случай, когда она проснулась мокрой, не остался единственным. Полученный в тот день стресс имел длительные последствия – бороться с ночным недержанием мочи пришлось несколько лет.

Ко всему привыкает человек, особенно ребёнок. Соня втянулась и, перестав быть новенькой, вполне освоилась с жизнью в коллективе. В детском саду случилась у неё первая любовь. Соне очень нравился мальчик Юра, она тянулась к нему, старалась почаще вместе играть, а однажды на прогулке попыталась поцеловать в щёку. Но Сонькину попытку приблизиться к его лицу Юра расценил как агрессию, ловко увернулся и больно укусил Соне руку. Вот такая нескладная любовь получилась…

Однажды Соня с подружкой утащили из группы ножницы, которыми дети вырезали из цветной бумаги аппликации, и взяли их с собой на прогулку. У Сони была шубка из искусственного меха «под цигейку», этакий медвежонок. И девчонкам страшно захотелось посмотреть, что будет, если из этого густого меха выстричь кусочек. Зачем? Какой в этом интерес? Взрослому не понять. Но желание оказалось непреодолимым, и они выстригли. На спинке шубейки, ближе к плечу, появились две маленькие проплешины. Было весело и страшно, поскольку сознаваться в содеянном никто не собирался. Через несколько дней, вешая Сонину шубку, Нина Борисовна заметила проплешины.

– Надо же,– сокрушалась она,– до чего моль обнаглела, уже и искусственный мех жрёт!

Так Сонькина тайная вина была списана на происки моли к огромному облегчению истинной виновницы.

Прошёл год. По утрам Соню в сад отводил Миша, рискуя сам опоздать в школу. Зимой Сонька неуклюже топала в валенках, а Мишка тащил её за воротник шубейки, подвязанный шарфом, да приговаривал:

– Быстрей-быстрей, а то в киндергартен опоздаешь.

Миша учил в школе немецкий, и Соня с удовольствием перенимала от него незнакомые слова.

Вечером Соню забирал кто-то из родителей, чаще мама. Дорогу в детский сад и обратно Соня знала прекрасно, что называется, с закрытыми глазами нашла бы, тем более что это было не слишком далеко от дома, да и проезжую часть пересекать по пути не приходилось. И вот после долгих Сониных уговоров было принято семейное решение: разрешить ей попробовать ходить в сад одной. Никто и не сомневался, что Соня, во-первых, не заблудится, а во-вторых, не завернёт куда-нибудь не туда по собственной инициативе, поскольку девочка очень ответственная. В первый день Мишка, конечно, проследил потихоньку, как она гордо прошествовала от дома до сада, как взрослая, и все успокоились.

Но это была дорога туда, а вот обратно кто ж её одну отпустит? И тогда Нина Борисовна написала воспитательнице записку, где чётко излагала, что разрешает своей дочери ходить самостоятельно домой из детского сада и просит отпустить вечером Соню одну. Утром довольная Сонька вручила записку адресату, ожидая подтверждения. Но не тут-то было! Ирина Петровна прочитала и нахмурилась:

– Вот пусть мама придёт и сама мне скажет, что разрешает тебе ходить одной.

Сонька поникла. И вот шесть вечера, шесть тридцать, дело к семи. Всех детей уже разобрали, а Соня сидит вдвоём с воспитательницей, которая за неё отвечает, а потому тоже не может уйти домой, и тихо канючит:

– Ну, Ирина Петровна, ну мама же правда разрешила, она же написала и подпись поставила, ну почему Вы не верите?..

А в это время дома забеспокоились: что это Соня так долго не идёт? Может, заигралась? А может, записку потеряла и тогда её, конечно, не отпускают?

Не спешите, друзья, осуждать родителей, которые, как может показаться, поступили беспечно. Дорога от детского сада до дома видна была из окна квартиры, как на ладони, просматривалась вся, так что, пойдя навстречу Сониному желанию самостоятельности, родители всё же процесс контролировали. Опасаться разбойного нападения на ребёнка не приходилось, ну не было тогда в Москве такого вида преступности. Заманить куда-нибудь почти шестилетнюю Соню чужой дядя или чужая тётя ни за что бы не смогли, этому с раннего детства учили – никуда с чужими не ходить.

Однако Сонька опаздывала. Телефона дома не было, мобильных ещё не существовало, и взволнованная мама побежала в сад. Застав описанную картину, Нина Борисовна поняла свою ошибку с запиской и оценила ответственность педагога. За разрешением пришлось идти к заведующей, писать заявление. И со следующего дня, к великой Сонькиной радости, она стала единственной воспитанницей, уходившей из сада домой самостоятельно. Больше никому не разрешали, а вот Соне родители доверяли. Доверием этим она гордилась, дорожила и ни за что не могла бы его обмануть.

Глава 5. Отец

Что мы знаем о своих отцах? Особенно дочери? Девочки живут своей жизнью и, как правило, мало интересуются, каким был папа в детстве и юности. Это какая-то другая, мальчишеская жизнь, не имеющая к ним отношения. Разве что с момента знакомства с мамой им становится интересно. Хотя мне известны довольно яркие исключения из этого правила. Отношения Сони с отцом исключением не были, и о его жизни до встречи с мамой она знала только то, что ей рассказывали. Из детства папы – совсем мало. Ну, например, такой штрих: когда мальчишки играли в трёх мушкетёров, Володя Тимофеев был Атосом. Это о чём-нибудь да говорит…

В июне 1941-го, когда началась война, Володе было семнадцать. Восемнадцать исполнилось только в октябре, и он сразу ушёл на фронт. О войне Владимир Васильевич рассказывать не любил, но кое-какие живые воспоминания всё же сохранились. И не только воспоминания, но ещё фотоснимки и воинские награды. И ранения.