Александр Никифоров - Пушка-полковушка, или Выстрел от Немана до Берлина

Посеченный осколками связист застыл в неестественной позе, а капитана привалило бревнами, и он тоже не подавал признаков жизни. Все же Николай решил убедиться в этом окончательно и начал разбирать завал, аккуратно скатывая бревнышко за бревнышком. Капитан лежал лицом в землю, на затылке у него было рассечение, скорее всего, его ударило балкой по голове и оглушило. Но самое неприятное было то, что в районе груди растеклась огромная лужа крови. «Похоже, упокоился Василий Петрович», – потихоньку переворачивая тело, подумал Коля.

Он считал командира своим земляком, тот был родом из Костромы, а значит тоже волгарь. Да и капитан относился к сержанту Орлову по-особенному. На недавних учениях орудийный расчет Перетятько выполнил учебную задачу на отлично, тогда они прошли с орудием марш-бросок в десять километров, развернули пушку в боевое положение и провели стрельбы со стопроцентным уничтожением предполагаемого противника. Здесь особой похвалы заслужил как раз «наводчик» расчета, за что и получил благодарность и увольнительную в город. Командир батареи подметил, что волгарь волгаря не подведет и лично пожал руку.

Бережно взяв капитана за плечи, Орлов перевернул его и увидел, что на шее бьется жилка.

– Живой, Василь Петрович, землячок вы мой родненький. Сейчас я вас осмотрю, что тут у вас за ранение? – причитал сержант.

Стянув с Никитина гимнастерку, он увидел пульсирующую кровоточащую рану. Судя по всему, осколок повредил плечевую артерию. Как учил военврач на занятиях об оказании первой помощи, он наложил тугую повязку, на рану приложил солевой компресс и согнутую в локте руку крепко прибинтовал к грудной клетке.

– Все будет хорошо, вы же волгарь, мы крепкие. Пустяк, у вас царапина. Нам с вами еще немцев до Берлина гнать, – пытался он разговорить капитана.

Николай понимал, что не так страшна рана, как то, что потеряно много крови и ругал себя за то, что сразу не пошел к блиндажу. Теперь надо как-то вытащить командира из траншеи, а он тот ещё бугай, килограммов под сто. «Найду плащ палатку, сделаю из бревен наклонную плоскость на бруствер и попытаюсь волоком тащить, – рассуждал он, – только бы сил хватило, в таком состоянии нельзя сильно теребить раненого, откроется опять кровотечение и тогда хана».

В это время он услышал крики:

– Хлопцы, чего вы? Всех подбило, что ли? Товарищ Перетятько! – крик переходил на плач.

Николай узнал его по голосу. Это «снарядный» из их расчета, а в походе «ездовой», Петр Мозговой. Абсолютно никудышный артиллерист, он не то, что не понимал устройство пушки, но даже путал бронебойный снаряд с осколочно-фугасным, за что Артем частенько лупил его «банником» для чистки ствола. Бойцы не раз поднимали вопрос перед старшиной, что гнать надо Петьку из их боевого расчета, но тот всегда за него заступался.

– Вы лучше поглядите, как он за лошадьми ходит, – говорил Перетятько: – Да, может технически он и слабоват, но кони-то гляньте какие у нас, Орловские скакуны, даром, что Владимирский тяжеловоз. Вы бы видели, как в «Финскую» нас вот такой же «ездовой» спас. У других лошади недокормленные, не выгулянные и не отдохнувшие. Мы тогда отступали, так финны почти всю батарею ухайдокали, а наши коники и орудие вытащили, и нас спасли. Так что хороший ездовой в походе даже не полдела, а всё цело от него зависит.

И в этом была его правда. Мозговой так следил за своей упряжью, даже больше чем за собой. Гимнастерку не постирает, а лошадей своих чуть ли не языком вылижет. На всех учебных марш-бросках их расчет первым приходил на позицию, пока все еще тянулись и расчехлялись, они уже стояли развернутые в боевом порядке, готовые выполнять стрельбы. Но ребята Петьку не любили, да и Николай, чего душой кривить, тоже недолюбливал. Считал его деревенским тюфяком и белоказаком, а когда он грязной ветошью протирал орудие, даже побил его легонько.

Теперь же Орлов был рад его слышать, хоть кто-то еще остался в живых. Выскочив из траншеи, обнял Петьку, как родного. Тот плакал, трясся всем телом, уткнувшись сержанту в подмышку, и причитал:

– Всех побили, всех, и людей, и лошадков, только мы вот остались, да «Мишка» с «Мушкой». Чего делать-то теперь, товарищ сержант? Немцы и нас побьют. Перетятько вона полбашки снесло. Куда бечь-то, товарищ сержант?

Надо было привести его в чувство, но как Николай не знал, он и сам был готов разреветься сейчас с Мозговым. Потом он вспомнил про раненого капитана и металлическим голосом скомандовал:

– Рядовой Мозговой, приведите форму одежды в порядок. Смирно! Ставлю задачу: у нас раненый комбатареи, надо уложить его на плащ-палатку и вытащить вон к тем посадкам. Выполнять!

Командный голос Орлова отрезвляюще подействовал на Петьку, он даже застегнул ворот гимнастерки, поправил ремень и вытянулся в струнку.

– Разрешите выполнять задание, товарищ сержант!

Вдвоем они осторожно уложили Никитина на «дождевик» и подняли наверх, потом встали один спереди, другой сзади и, как на носилках, перенесли его к ближайшему кустарнику.

Время уже было послеполуденное, ярко светило солнце, и птицы насвистывали на деревьях трели. В этот летний месяц птенцы начинают покидать свое гнездо. «Тсить-тсить» щебетал слеток мухоловки, с любопытством разглядывая непрошеных гостей к его кусту.

– Вона красота-то какая, товарищ сержант. Навроде того, что и войны-то никакой нет, жуя травинку и рассматривая маленькую птаху, блаженным голосом говорил рядовой.

Потом как-то задумался о своем и снова начал всхлипывать:

– Митьку тоже, вбили, друзяка моего, чего я теперь его мамке скажу? Я ему даже глаза не закрыл, бо нема у него их теперь, все лицо осколками порубило.

Митька – «ездовой» с соседнего орудийного расчета, был родом с той же донской станицы, что и Мозговой. Он еще со старшиной воевал на «Финской» войне. А когда осенью их дивизион перебрасывали на запад, на дислокационном пункте он встретил земляка и уговорил Перетятько, похлопотать за станичника, чтоб его приписали к ним в батарею.

Зная, как плохо к нему относятся сослуживцы, Петька общался только со своими лошадьми, да с Митькой. Тот был постарше, его призвали весной 38 года. Он должен был сейчас демобилизоваться и поехать домой на Дон, но это вторжение немцев спутало его планы. Теперь вот он лежит не в копне свежескошенного сена на берегу Дона, а в окопе, посеченный осколками на берегу Немана. Митька приходился Мозговому каким-то дальним родственником, потому, он как мог, заботился о нем и учил воинской науке. Пройдя «Зимнюю войну» и будучи старослужащим, он пользовался авторитетом у своего «расчета». Несколько раз он приходит к соседям заступаться за земляка, но в глазах того же Артема, Митька тоже был лапоть. Однажды за такие слова Тёма огреб по полной, оказывается, негоже казака лаптем называть. Петрухе тоже навалял за то, что тот терпит такие обзывательства и службы не знает.