Виктор Ааб - Смятение. 1990 год. Телефонный начальник

И ещё есть одна тонкость. Профессиональная, техническая. В подъезде с квартирой Степанова, включено девять телефонов, а кабель-то к коробке подведён – десятипарный. Что-что, а уж до десяти Степанов считать умеет – наверняка знает, что по десятой паре ему можно установить телефон. Этого и добивается.

И нет ему дела, до того, что по Правилам эксплуатации кабеля, связисты обязаны предусматривать в нем эксплуатационный резерв. Вот, на десять пар кабеля – одна пара и зарезервирована. На случай, – вдруг одна из жилок в нем окажется некачественной.

Даже завод, изготавливающий кабель, не даёт сто процентной надёжности всех его жил, вдруг повредится, единственная, по разным причинам – вот и понадобится резервная пара, чтобы без сложного вмешательства вовнутрь работающего кабеля, быстро, в контрольные сроки, – возникшее одиночное повреждение телефона – устранить.

Нет, не могу я отдать эту пару Степанову – даже через суд.

Я опасаюсь, я боюсь суда. Первый раз в своей жизни сталкиваюсь с судом. Страшное слово – суд, и не только в моем восприятии – у многих. В понимании, негативный смысл этого слова – у добропорядочных людей. Суд – значит – осудить! Кто из тех, не присутствовавших в зале суда, потом разбираться будет? Пойдёт молва – начальника ГТС судили.

Сложно, очень сложно будет этот суд выиграть – практически безнадёжное дело. Руководитель предприятия оказывающего услуги – против рядового потребителя?!!

Ведь потребитель – всегда прав! Это – аксиома. Хотя – суд, он и есть для того – СУД. Он ведь без учёта статуса спорящих, – по высшей справедливости – должен разбираться! Должен. А на деле – кто знает…

Я боюсь суда. Но гораздо сильнее боязни меня захлестнула обида. Мне ничего не надо от людей, которым я даю «добро» на установку телефонов, при этом совестью своей руководствуюсь. Бывает, и очень часто, – мучительно выискиваю правильное решение, через свой внутренний суд проверяю, через своё внутреннее понятие справедливости выношу вердикты. И исполняю добросовестно и честно предписания, которые наше государство провозгласило, и прописало в документах, при определении приоритетов справедливости. В частности – приоритеты по ветеранам войны, больным, и часто – одиноким старикам… Высший суд во мне самом, и… я боюсь государственного суда. Я почему-то ему не верю. Ибо в его решения часто вмешивается ПОЛИТИКА.

Сумбурные мысли, обида перехлёстывает через край. Чувствую себя оскорблённым, униженным – как он посмел через суд выбивать себе телефон! Но ведь если он выиграет – молва об этом разлетится по всем окрестностям, это будет – прецедент! А что если потом, все горожане, следуя за Степановым, из моего предприятия, из меня – его начальника, из всех предприятий связи, начнут тоже себе через суд телефоны выбивать…

Воображения у меня хватает и… рушится на глазах та стройная система распределения «телефонного дефицита», которую я в сомнениях, в борьбе с безапелляционным начальством, – проверяя и перепроверяя её действенность на практике – буквально выстрадал. И… опускаются руки.

Степанов… Асия Хасановна упомянула, что он кооператор. «Бизнесмен» – по-новому, – слово-то, какое!

Какое-то неприятное чувство возникает во мне при слове «кооператор». Кооперативные предприятия, кооперативные магазины были всегда – сейчас их открывается всё больше и больше. Вот только продают они всё то же, что и государственные магазины. Только гораздо дороже. Одно отличие от государственных торговых точек, – на их прилавках товар всегда имеется. Того же качества, а то ещё и хуже, – но всегда – имеется.

Мясные продукты в «Кооператоре» жена моя покупает по сильно завышенным, чем в обычном магазине, ценам. Говорят, кооперативную выручку члены кооперативов имеют всегда весомую и распределяют самостоятельно по своим карманам. И… – жируют потом… Гадливое чувство.

Совсем не в параллельном мире они живут – эти кооператоры. Пересекает обычных людей с ними жизнь, и часто, при встречах – бьёт беспощадно, несправедливо.

Года не прошло, как потрясло моё предприятие, случившееся, из ряда – вон, выходящее, чрезвычайное происшествие.

Надо было видеть Висящева, когда он по виду – никакой, потерянный – лица нет, утром, только-только рабочий день начинался, тяжёлой, какой-то шаркающей поступью, даже споткнувшись о хоженый-перехоженный порожек двери кабинета, сообщил деревянным голосом

– Айсин повесился!

– Как??.. Как – повесился?.. Где…

Где он мог такое совершить, в каком укромном месте? Не является ли причиной, которая довела его до петли, производственная размолвка с товарищами по работе, с непосредственным начальником? В целом, обстановка на работе… Позор-то какой будет…

Вдогонку, – мыслям, по пчелиному, зароившимся в голове – Висящев добавляет определённости. Сообщает, что повесился Айсин дома. К счастью, верёвка оборвалась, и он остался жив.

От сердца несколько отлегло – живой!.. Бытовая, – не производственная причина. И где он только там у себя в квартире многоэтажного дома и крюк-то нашёл, за который зацепил верёвку? Разве что – от люстры…

Висящев продолжает

– Он пришёл на работу, так и не осознав полностью, что же это с ним произошло. А куда ещё ему идти – трясётся весь и плачет. Женщины цеха взяли Женю под опеку – успокаивают…

Висящев расстроен и как-то по особому, по мужски – жесток. Он не жалеет и не сочувствует Айсину, явно его осуждает и даже высказывает полу предположение, а скорее – фатальную уверенность – раз один раз решился, – он обязательно повторит попытку и доведёт дело до конца. И может быть – на работе…

С чего он это взял, что мелет?! Что же нам с этим теперь делать, и как уследить?.. Не гнать же его с работы – раз пришел…

Оказалось, что супруга Жени Айсина закрутила на своей работе роман, а работает она в торговой точке Облпотребсоюза. Роман – с кавказцем-кооператором, богатым, сорящим деньгами и красиво ухаживающим за ней на производственных вечеринках.

Куда рядовому связисту до такого шика с его стандартной зарплатой! Разругался с женой вдрызг Айсин, – ушёл в другую комнату, прикрыл дверь и совершил суицид. Жена, услыхавшая шум сорвавшегося и грохнувшегося об пол тела вовремя среагировала и оказала ему первую помощь, откачала…

На второй день, когда он несколько отошёл, я пригласил в кабинет к себе Женю. Широкий грязно-синий, ожерельем опоясавший шею – ничем не спрячешь – ужасный синяк, выглядывал из-под воротника. И его глаза – потерянные, жалкие, пустые – не этот – потусторонний мир отражающие.

Он стоял передо мной, жалкий, сгорбленный. Такой как есть, весь в себе – с бесцветными, пустыми глазами, вперившимися в одну точку-пустоту, упорно повернув лицо в сторону окна, и там, сквозь него, в бескрайности неба ловил её оконечность. Слушал и не слышал, что же это бубнит ему начальник.