Евгений Терехин - 100 страниц позитива. Преображайтесь преображением ума

Во французском кафе «La Madeline» всегда играет классическая музыка. Эпохи барокко. Когда садишься за столик на улице и ждешь заказа, замечаешь, что эта музыка что-то с тобой делает. Когда-то в молодости мне говорили, что регулярно слушать классическую музыку полезно, но когда я пробовал, она все как-то «не шла». И тут вдруг пошла. Та самая, которая в детстве казалась скукой зеленой, вдруг начала что-то мне «говорить». Я долго не мог понять что. Потом понял – Моцарт и Гайдн звучат СОВЕРШЕННО иначе, чем современная жизнь.

Вот только что ты ехал в машине по оживленным трассам, менял полосы, мигал поворотниками, следил за сигналами светофора, думал о приближающихся сроках сдачи проекта, а потом сел, и вдруг – звучит что-то совершенно другое. Представьте себе: по переходам шумного метро мечутся толпы народа, с грохотом несутся поезда, пахнет куревом вперемешку с потом и французскими духами, кто-то плюет в урну, но вдруг – люди перестают метаться, замирают и начинают… танцевать, выписывая гармоничные движения в такт завораживающей музыки.

Или вот: на шумной и грязной привокзальной площади, где люди с характерным гулом тащат свои чемоданы, бегут к вагону, который почему-то всегда оказывается в конце состава, ругаются и кричат, вдруг наступает полная тишина, все поднимают головы к небу и тихо смотрят на потрясающие предзакатные облака, которые пестрыми барашками убегают за алеющий горизонт. Все это картины «выброса из «мира». Человека что-то вырывает из «матрицы» кажущейся реальности. Что-то тебя выдергивает из текущего кадра реальности и заставляет прислушаться к иным голосам.

Вот что делает со мной музыка из La Madeline. Выдергивает из этого мира. Интересно, думаю, почему. Каким образом? Может быть, в эпоху Моцарта и Гайдна жизнь была спокойной и тихой, не было грохочущих поездов, народ не плевал в урны, не суетился, не торопился, не гремел чемоданами, не матерился? Вряд ли. Скорее всего, жизнь всегда была такой. Но музыка эпохи барокко писалась именно для того, чтобы выдернуть человека из этого «мира». Точнее, из кажущейся реальности. Вытащить из «матрицы». И она до сих пор делает свое дело. Для тех, кто хочет выйти из матрицы.

Выдергивание человека из кажущейся, мнимой реальности – свойство подлинного искусства, красоты. Красота и подлинное искусство редки – поэтому мы и живем в кажущемся, мнимом мире. Нас ничто не выдергивает. Ничто не выводит на вертикаль. Но бывают моменты, когда ты садишься в кафе или в парке на скамейке, и вдруг начинает играть музыка, которая звучит СОВЕРШЕННО иначе, чем повседневная жизнь. Красота – это зов и вызов Бога.

Вспомните свою последнюю встречу с красотой. Тихий осенний закат в бледно-розовой палитре. Мокрый асфальт. Голые деревья, трепещущие на ветру. Холмы, изрезанные редкими спящими бороздами. Неожиданный доминантсептаккорд. Чья-то доброта. Улыбка ребенка. Этот призыв нам абсолютно никак нам не навязывается, но совершенно нас пленит. Мы не обязаны на него откликаться, но хотим откликнуться. Главное свойство красоты – то, что она влечет, но не принуждает. Красота – это голос Бога, который никогда никому не навязывается, потому что любит, чтобы им пленились.

Красота – откровение о природе Бога в этом мире. Бог не терпит ни принуждения, ни власти. Он хочет, чтобы мы удивились, поразились и откликнулись, потому что он неотразим. Красота будит в нас желание. Вдруг мы выходим из мира необходимости, принуждения, внешних обязательств, и остро понимаем, что открывшаяся нам красота абсолютно ничего от нас не требует, мы вполне можем пройти мимо, можем не обратить внимание, но не хотим. Мы можем пройти мимо Бога, но не хотим.

Можно пройти мимо Бога, так же как можно пройти мимо таинственного осеннего леса, недовольно бурча себе под нос жалобы, но Он, как и закатное небо, всегда будет над головой. Стоит только поднять глаза. Стоит только прислушаться – к тихой музыке в La Madeline. Моцарт и Гайдн скажут вам из глубин другой эпохи то же самое, что говорят краски заката – то, что кажется тебе жизнью, не имеет к ней никакого отношения. Жизнь – это совсем другое. Это то, что внезапно коснулось тебя непреодолимым призывом, когда ты, стоя на прокуренной платформе, вдруг поднял глаза и увидел над головой мерцание звезд.

Самый большой аскет – это влюбленный. Он не спит, не ест, не пьет, ежедневно совершает подвиги, отдает тело свое на сожжение, но при этом чувствует себя на третьем небе. А может и на седьмом. Если его спросить, жертвует ли он хоть чем-то, он рассмеется и скажет, что у него каждый день – пир. Чем больше он отдает, чем от большего отказывается, тем выше радость.

Подлинная аскетика – это всегда производное от радости встречи. Это когда ты встретился с кем-то, и ради того, чтобы продлить эту встречу, готов на все. Но есть и псевдоаскетика – когда встречи нет, а подвиги совершаются. Мотив такой аскетики не в том, чтобы продлить радость встречи путем отказа от всего, что мешает, а в том, чтобы преодолеть чувство оставленности, отделенности, сиротства. Это чувство бывает у всех.

Оно ведет свою историю еще от Адама. Грех, отделивший его от Бога, вселил в его сердце чувство отчужденности от неба, и, соответственно, чувство страха за будущее и стыда за прошлое. Когда мы чувствуем себя отделенными от Бога, когда нам страшно или стыдно, мы автоматически начинаем думать, будето нам нужно что-то сделать, чтобы вернуться в состояние блаженства, соединенности, гармонии. В этой точке возникают религии. Они предлагают методы, схемы, которые обещают нам восстановить разорванную связь с Богом.

Религия возникает в точке, когда в жизни что-то не так, есть какая-то отделенность от Бога, и человек вместо встречи с Богом начинает что-то делать, чтобы восстановить эту связь. Чувство отделенности толкает нас на совершение действий для Бога, но делает слепыми к тому, что Бог уже совершил. Но чем больше мы прилагаем усилий, чтобы вернуть чувство соединенности с Богом, тем все более неуловимым оно становится. Нам остается лишь тешить себя тем, что «делаем все правильно». Ритуал становится единственной отрадой в отсутствии отношений.

Он дает чувство успокоения, что «со мной все будет хорошо, потому что я делаю все правильно». Но время от времени все равно приходит чувство: «А вдруг этого недостаточно?» И тогда бег возобновляется с новой силой. Логический конец такого пути – Ферапонтово христианство («Братья Карамазовы»). Когда мы, вместо того, чтобы прийти к Богу без малейшего страха быть отвергнутыми, начинаем восстанавливать потерянный рай делами, мы становимся слепы к его присутствию, ХОТЯ ЕГО И НЕВОЗМОЖНО ПОТЕРЯТЬ.