Андрей Бинев - Вирус подлости

Вадим и Таня неожиданно весело переглянулись, услышав от Веры ее нешуточное, важное, в замен маминого, замечание. Оба, одновременно, подвинулись к дочери – он, приподнявшись с дивана, а она, усевшись на его краешек – и порывисто обхватили девочку с обеих сторон. Вера ловко, привычно вывернулась и, строго погрозив родителям огромным карандашом, унеслась по коридору, выходящему сюда, в гостиную, так же, как это было в венской квартире, в сторону своей комнаты.

Уже в постели, поздно ночью, прижимая к себе Таню, Вадим шепотом рассказывал ей и как ее сбила машина, и как вокруг собралась толпа, и про полицейского, и про струсившего Саранского с его серенькой женушкой, и про доктора с тремя одинаковыми именами, и про то, что это, к счастью, всё так обыкновенно закончилось – он приплелся домой, а Саранского с его кислой физиономией и тяжелым бампером он потерял на улице.

– Ну и ладно! – сквозь сон шептала Таня, уютно врастая Вадиму подмышку, – Ну и черт с ним с его рожей и с его бампером! Спи себе! Завтра сходим к врачу с одним именем, а не с тремя. У тебя ведь есть страховка. К тому же, полицейский записал твое имя… Настрочит бумагу, а страховщики ее прочитают, и всё будет тип-топ…

Вадим привык к тому, что, когда она засыпала или, напротив, неожиданно отходила ото сна, ее мысли смешно путались и кружились в забавном, сонном мозаичном танце. Он усмехнулся в темноту и, с трудом сдерживая свою нежность, чтобы не дать ей воли, просто прижал к себе жену. Она уютно подчинилась его движению, засопела и почти мгновенно уснула. Вадим, боясь потревожить ее, лежал в неудобной позе, лишь слегка пошевеливая больной ногой, желая чувствовать ее местоположение, чтобы ненароком, во сне, не растревожить.

Он не засыпал, наблюдая за редкими бликами на высоком потолке от фар случайных машин. Однажды он уже так лежал, израненный, боком на кровати, но только к нему не прижималась Таня. Это было в госпитале, в Вене. Он тогда всё пытался понять – как это он оторвался от пола и ухнул в лестничный пролет? Не толкнули ли его? Но вспоминая все подробности, говорил себе, что рядом никого не было, если, конечно, не считать страха. А ведь в таком случае, как его, страх вполне может иметь свое лицо, свое человеческое тело, свои мышцы, тяжелые кулаки и оскаленные челюсти. Но он не всегда материализуется в одушевленный образ и убивает даже раньше, чем хоть что-то подтвердит его реальность. Материализовавшийся страх – это убийца, которого по всем законам следует искать и предавать суду. А что делать, если страх всего лишь живет в твоем сознании, если он не успел материализоваться, то есть неподсуден и недоказуем? Но он также реален, как человек, в которого он обращается! И также эффективен! Страхи не живут в нас, они всегда вне наших тел – просто одни их ощущают, а другие глухи к ним. Здесь нет места трусливой мистике, здесь всё реально.

Вот почему его ноги оторвались от лестницы и он свалился вниз! Возможно и те две тени, которые метнулись от его тела, тоже плод воображения? Он почти с болью в голове напряг память, всё повторилось заново в его сознании, но уже как будто на замедленном кадре, тягучем как застывший, холодный кисель.

Конечно! Там были два человека. Они даже взвизгнули, когда он приземлился на спину и его сознание уже отлетало. Это были материальные тела! Несомненно! Значит, Саранский не лгал. Его должны были захватить прямо внизу. А что бы они сделали дальше? Ведь не на родине же! Тут всем следует менять лица, прятать глаза, стираться из памяти властей… Нет! Всё просто! Укол чем-то сильнодействующим, потом бы выволокли из подъезда, словно, пьяного, бросили бы в машину и укатили в посольство. А там опять накачали бы чем-нибудь, и так до самой Москвы. Очнулся бы в камере на Лубянке, во внутреннем изоляторе. Говорят, там три этажа, они связаны с основным зданием. Поволокут по узким темным коридорам, втолкнут в душную, без окон, комнату, бросят на одинокую табуретку и уйдут, а он будет с отчаянием дожидаться следователя. И сразу первый же вопрос:

– Что вы делали в квартире американского шпиона Вольфганга Ротенберга?

– Нет! – крикнул бы Вадим, – Я там не был!

– Тогда какого черта вас понесло в его дом? – криво ухмылялся бы следователь.

Пришлось бы плести что-нибудь несуразное, а следователь бы слушал и записывал, а потом прокрутил бы магнитофонную запись разговора с Саранским. И «под грузом изобличающих фактов» пришлось бы сначала сознаться в том, что ходил к шпиону Ротенбергу, а потом, наверное, и в том, что постоянно передавал ему какие-то важные государственные тайны. Он бы не смог назвать эти самые «тайны» и в обвинительном заключении следователь через пару месяцев написал бы, что гражданин Постышев не осознал всю тяжесть своей предательской деятельности и со следствием на сотрудничество так и не пошел. Не разоружился перед властью, перед партией! Беспроигрышное прохиндейство с их стороны, черт побери! Танюшу не пожалеют, Верке изуродуют жизнь! А бывшая его семья? Сын? Первая жена? Она как же! Из нее же все соки выдавят – дай, понимаешь, показания на своего бывшего муженька и всё тут! На предателя! Тебя предал с сыном, теперь родину! Гад!

Нет, это хорошо, что он свалился в пролет и перепугал насмерть своих похитителей. В таком виде они не могли его подобрать и доставить в посольство. А если он насмерть расшибся! А если умрет у них на руках! Как всё это потом объяснять? Как обтяпать такое дело!

Вот тебе и игра в «знаю-не знаю»! Он знал, что они знают, что он знает, что они знали… Навязчивый, как дурной сон, абсурд! Никто ничего не знал! И он сам! …Что его вытолкнет за дверь Ротенберг, что он ухнет в лестничный пролет и что останется при этом жив, хоть и не очень здоров… «Я знаю, что я ничего не знаю»! Сократ и потом Платон, который донес нам на Сократа. Может быть, они тоже были разведчиками, эти философы? Древнегреческими, античными разведчиками-философами? Боже, какая чушь! Бред отмирающего в сон мозга.

Первым ранним утренним его посетителем в той венской больнице была Таня, отчаянное, бледное и изящное привидение с огромными, черными заплаканными глазами. За ней, цепляясь, за широкую шерстяную юбку, как ее маленькая испуганная копия, жалась Вера.

– Ты нас с Веркой когда-нибудь доведешь до кондрашки! – всхлипнув, сказала Таня.

– Хорошенькое дело! – попытался улыбнуться Вадим.

– Хорошенькое дело! – подхватила Таня.

– У меня только немного болит спина и голова, – оправдывался Вадим, – А так я как огурец! Длинный и тонкий!

– Тебя толкнули? – будто не желая услышать ничего, кроме подтверждения, хищно сузила глаза Таня.