Андрей Бинев - Вирус подлости

– Я за всё время ни разу вас не спросил, Вольфганг…, почему вы тогда мне не помогли? Почему вы выставили меня за дверь, на лестницу? Я бы не упал с лестницы, ничего такого бы не случилось! Всё бы могло получиться с меньшим скандалом…

Вольфганг и тот, что так и не назвал своего имени, переглянулись и покачали головами.

– Именно, Вадим! – сказал Ротенберг, – Ничего бы не вышло! И ничего бы не было! С какой стати мы принимали бы в вас участие? Тогда пришлось бы сознаться в несуществующем, то есть в том, что вы наш агент. А это ведь не так! Но теперь, когда вы явно пострадали, когда вас просто затравили ваши же власти, мы можем вмешаться как гуманитарная организация, неправительственный фонд или как, в конце концов, солидное информационное агентство с цивилизованными взглядами на права человека, да и просто, как люди, которые могут помочь… Это объяснимо, и это освобождает от ответственности не только нас, но, поверьте, и вас! Никаких оснований подозревать вас в шпионаже в пользу врага теперь уже нет!

– А что были? – криво ухмыльнулся Постышев.

– Конечно, нет! – впервые сказал безымянный тип, – Я это могу подтвердить…

– А вы кто? – повернулся к нему Постышев, – Я вижу вас уже, по крайней мере, в третий раз, но даже не знаю вашего имени.

– Виноват, – хмыкнул безымянный, – Зовите меня Биллом. И только! Я эксперт из службы национальной безопасности и в мои обязанности входит проверка тех иностранцев, кто случайно или намеренно попал в зону наших интересов.

– Черт с вами, Билли, и с вашей безопасностью, – проворчал Постышев, – У нас таких, как вы, хоть пруд пруди.

Он с раздражением, неожиданным для себя самого, вдруг понял, что те, от кого он хотел улизнуть, вездесущи: они могут выглядеть по-другому, говорить с детства на других языках, но они – братья, они необходимы друг другу и похожи друг на друга, как два противоположных полюса.

Постышев прищурился, разглядывая Билли и подумал, что, судя по землистому цвету его лица он такой же пьяница и прохиндей, как его тайные советские коллеги. Наверное, только нашей водке предпочитает виски.

Вадим поморщился и с презрением спросил:

– Вы водку пьете?

– У меня почечная недостаточность, – ответил Билл так, будто называл другой спиртной напиток, а не тот, о котором спрашивал Вадим.

– Наши, такие как вы, водку пьют. А с почечной недостаточностью их бы комиссовали, как профессионально непригодных.

– А что, если бы я сказал, что пью? – с обидой спросил Билл.

– Я бы тогда вас лучше понял. Раз пьет, значит, предсказуем, а кто не пьет, тот закладывает… Закон разведки! – зло рассмеялся Вадим.

– У нас всё не так. У нас как раз непредсказуем тот, кто пьет…, – защитил обиженного коллегу с почечной недостаточностью Вольфганг, – Но вы не ответили на мой вопрос: мы вас возвращаем вашим или вывозим тайно, вместе с семьей, в Германию?

– А если я скажу, возвращаете нашим, как это отразится на Тане и Вере? – прищурился Вадим.

– Таня тоже может сделать свой выбор. Она – человек с такими же правами…, – убедительно покачал головой Вольфганг.

– Она не поедет в Москву, – задумчиво сказал Постышев, будто и не слушал Ротенберга, – Ни за что не поедет! Мы уже говорили с ней об этом.

– А вы еще колеблетесь? – сквозь зубы спросил Билли.

– Как вам сказать…, – устало вздохнул Постышев, – Это ведь моя вторая семья… В Москве осталась Люда и сын…, Коля…, Ники, по-вашему… С ними-то что будет?

– Это вне нашей компетенции, – сухо прервал его Ротенберг., – Словом, жду вашего ответа. Не позже завтрашнего утра.

Оба американца решительно развернулись и вышли из комнаты. Билли, уходя, на секунду задержался около прямоугольного стенного зеркало в прихожей и с тревогой оглядел свое лицо – неужели он так похож на русского пьянчугу? Но что-то его успокоило, и он быстрым, торопливым шагом догнал Вольфганга.

Постышев и сам понимал, что выбора у него нет, но очень не хотелось выглядеть в глазах американцев беспомощным загнанным мелким зверьком. Почему-то именно это его более всего оскорбляло.

– А ты и не хищник! – рассмеялась вечером тот же дня Таня, – И не травоядный! И не грызун! Ты вообще не зверек…

– Кто же я тогда? – печально вздохнул Вадим.

– Человекообразный…

– А они человеки? – печально усмехнулся Постышев.

– А они человеки.

– Кто они? – оживился Вадим, блеснув на Таню глазами, – Ты кого имеешь в виду?

– А ты? – не сдавалась она.

– Всех…, и тех и других.

– И я всех.

– Вот как! – обиделся за себя Вадим, – А почему так?

– Потому что они диктуют условия содержания в своем зоопарке, а не ты. И кормят они… К тому же составляют на своих питомцев биологические паспорта – вот хищники, вот травоядные, а вот и близкие к ним – человекообразные. Ты – человекообразный. И мы тоже. Разве это так плохо?

– Даже трогательно, – покачал головой Вадим и обнял Таню.

Утром следующего дня Вадим на вопросительный взгляд Вольфганга, который на этот раз приехал один, молча кинул. Через три дня, ночью, за Постышевыми заехал длинный черный автомобиль с непроницаемыми, как в катафалке, окнами, за рулем которого сидела немолодая женщина со сжатыми в узкую неприветливую струнку губами. Усаживал всю семью в машину Вольфганг.

– Магда довезет вас до Мюнхена, – сказал он коротко, – Там она даст вам немного денег и временные документы, и вы на поезде самостоятельно доберетесь до Кёльна.

В этот момент на территорию въехали еще две такие же черные машины с женщинами за рулем.

– А это что? – раскрыл от удивления рот Вадим.

– За воротами стоят наготове невежливые советские парни, – кивнул головой куда-то в сторону Вольфганг, – Пусть поломают себе головы, в какой машине вы… Ясно?

– А если угадают?

– Не угадают. Мы их отрежем…

– Что значит, отрежем?

– Не волнуйтесь… Никто не пострадает, просто не дадим преследовать ни одну из машин.

– Почему женщины за рулем? – настаивал Постышев.

– Это вас удивило?

– Еще бы!

Вольфганг усмехнулся:

– Вот поэтому. Их это тоже удивит. А шок в таком деле решает всё.

Постышевы не заметили границы между Австрией и Германией. Машина лишь один раз притормозила за все время пути от Вены и тут же набрала скорость. Потом очень быстро был Мюнхен и огромный железнодорожный вокзал. И чистый, ночной поезд до Кёльна…

Андрей Евгеньевич очень нескоро бы забыл кёльнскую встречу с Постышевым и долго бы мучился своей виной – и в первый раз объездил его судьбу и во второй раз внес в нее свои коррективы – если бы обстоятельства не помешали ему не то, что постепенно забыть, «замылить» в памяти тот уличный эпизод, а даже напротив – вынудили вспоминать его во всех подробностях.