Сергей Усков - Солнце нашей доброты

– Да уж ситуация не из простых! – Илья Сергеевич покачал в задумчивости головой и процитировал: – «В человеке должно быть всё прекрасно: и душа, и тело, и одежда». С души переключились на одежду, получается. Чьи же руки прибирают себе души?

Илья Сергеевич глянул на помощника депутата и поперхнулся: тот не отрываясь в странной задумчивости смотрел на малыша, как будто напряженно пытаясь что-то очень важное вспомнить, от чего давно отошел.

Дамы, одна за другой потискав прелестного малыша, словно припадая, прикасаясь к некоей святыне, повернули голубоглазое чудо к Илье Сергеевичу. Мальчуган было шагнул на колени к Илье Сергеевичу, но так и застыл с поднятой ножкой. Они оба, выдерживая паузу, внимательно смотрели глаза в глаза – и Тёма вдруг смутился. Это было так очевидно и неожиданно, что молодая мамочка ошарашено воскликнула:

– Тёма, ты, оказывается, уже можешь смущаться!? Когда ты всему научился!? И грустить, и радоваться, печалиться и веселиться, и даже смущаться!

Тёма, между тем, принял важный вид, почти такой же с каким помощник депутата зашел в купе. Однако, важность была в другом – в необходимости не дать уйти веселому и доброму настрою. Затем Тема серьёзно подал Илье Сергеевичу маленькую ручку для рукопожатия. Илья Сергеевич быстро ответил тем же, утопив его крохотную ладошку в своей широкой, сильной и ладной ладони.

Купе взорвалось аплодисментами. Знаменательное рукопожатие стало настоящим хитом социального творчества. Не разжимая рук, они, малыш и мужчина, не могли отвести и глаз друг от друга. У одного за плечами целая жизнь, состоявшая из совершенно разных жизней, когда всякий раз приходилось начинать сначала, но с нового, более высокого рубежа. У второго, еще некрепко стоящего на ногах есть в наличии тоже очень важное, о чем следует напомнить, передать, что потом теряется во взрослой жизни и к чему приходят в глубокой почтенной старости. И это что-то крепло сейчас в их взглядах.

Эмоциональная встряска достигла таких глубин памяти, что недодуманные мысли всплывали готовыми решениями. Священные строки «Царство Небесное внутри нас» и голубоглазый малыш, словно свидетельствовали, что рай начинается на Земле. Только утвердив его здесь, в частной жизни, откроются глаза и на другое. Вспомнился древний миф о Божественном Дитя, посланном исправить мир…

Вспомнились утверждения психоаналитиков, что негативная сторона жизни с набором разрушающих эмоций, таких как злость, скука, апатия, раздражительность, самоуничижение и самовосхваление и т. д. – не являются врожденными, а приобретаются, усваиваются такими вот малышами от взрослых. Таким образом, передается из поколение в поколение негатив, как дурная традиция, принимаемая за неизбежность…

И еще, как вдруг захотелось Илье Сергеевичу внятно втолковать помощнику депутата, что не народ существует для государства, а государство для народа. Чтобы милые интеллигентные женщины продолжали учить чудесных детишек, а счастливые мамы не колесили огромную страну транзитными пассажирами, не имея теплого дома. Чтобы строились заводы и фабрики, и не вымирали города…

Да ведь не поймет?! Нужны целые поколения для понимания. И главное – не замутить источник, к которому все равно возвращаются.

Илья Сергеевич с благодарностью кивнул малышу за удивительную ясность, пришедшую в голову, замусоренную современными реалиями, за то святое простодушие, воцарившееся в его сердце, которое отметает большинство навязанных проблем. И дружески похлопал его по плечу, дескать, спасибо малыш! С тобой-то мне и требовалось встретиться!

Когда-то у него были быстрые поджарые ноги и сильные умелые руки.

Когда-то у него было превосходно сложенное тело.

Когда-то была необременительная и хорошо оплачиваемая работа.

Было!.. Проклятое слово! Непонятное, мерзкое. Сначала мерзкое… Холод. Мрак. Тусклый свет луны на бескрайном кладбище. Сумрачная одинокая фигура, склонившаяся над свеженасыпанным холмиком, из которого проступают кости прежде умерших. Этим останкам тесно в земле. Они выталкивают друг друга наверх к этой согбенной фигуре. Или кто-то выталкивает. Глухой рык чудовищного зверя слышится снизу… Глухой рык разрывает остатки души.

Когда же случилось страшное? Когда явился этот кошмар? Когда!? Когда он обнаружил, что его одиночество целенаправленно создано, чтобы мурашками ползать по телу и лихорадочным током крови умерщвлять частички своей плоти?

Однажды он взял трубку телефона и услышал искаженный болью родной голос, в котором не утихала любящая поддержка с первых его младенческих шагов. Разменяв пятый десяток, он по-прежнему называл её Мама. Она его любила, обожала и говорила: «Ты можешь всё! Этот мир для тебя! Он твой этот мир. Делай, живи и не сомневайся!» И он делал, и жил, и не сомневался. С ней всегда была ясность.

И вот однажды – холодный пот заструился по телу. В голове впервые молотом застучала кровь, от одной ужасной мысли, что Мама станет трупом. Никто ему больше не скажет: «Ты можешь всё! Этот мир для тебя! Он твой этот мир! Делай, живи и не сомневайся!» Почему вместе с ней уходила уверенность в цельности жизни?

И, может быть, потворствуя столь странному исходу успешной жизни, и предчувствуя смертельный ужас недалекого будущего, последний год он жил по инерции, постепенно теряя приобретённое прежде.

Наспех сколоченный крест Мамы должен слиться с тем длинным рядом крестов, уходящим столбовой дорогой в пространство времени из обычного городского кладбища.

На кладбище тесно. Хоронили на тропинках между надгробиями, хоронили друг на друга, тревожа останки похороненных прежде, и забрасывали свежий гроб землёй вперемежку с полу истлевшими костями тех, кому давно нет имени на этой земле.

Именно так хоронили мать. Он с содроганием смотрел на череп и кости, которые валились на гроб. Ему показался бессмысленным сам гражданский обряд погребения: пройдёт полвека, и останки матери также повалятся на свежего мертвеца, которым будет он.

Отпевание усопшей по православному обряду оказалось невозможным. Как исполнить продолжение того, что и не было начато? Мама была некрещеная, как и он. У Мамы веру в Бога вытравил воинствующий атеизм, у него – приятные мелочи жизни. Тогда мелькнула догадка – вот первопричина воцарившейся жути.

Холод. Мрак. Тусклый свет луны на бескрайнем кладбище. Глухой рык чудовищного зверя слышится снизу, ближе, ближе. Он, оцепеневший у могилы, пробует встать, и глазами, вылезающими из глазниц, не видит места, куда поставить ставшие ненужными ноги. Ужасная мысль, разрезая голову на части, внушает, что дорога крестов, надгробных памятников, начинавшая путь на этом древнем кладбище, как исток реки Смерти, опоясывает Землю спиралями боли и страдания, как коконом смерти, жути, затягивая оконца, отдушины, сквозь которые вливается не впуская Высший Свет.