Николай Ольков - Собрание сочинений. 4 том

– Ничего не скажу, это ты хорошо придумала, что организовала прием больных вечером. С утра деревенские прошли, к вечеру райцентровские. Правильно. Только надо просчитывать последствия своих решений. Вот видишь, уже конфликт, а он нам не нужен. Я поручу товарищам, они будут в обоих садиках оставлять одного воспитателя на вечер, пока твои барышни не заберут детей. Ведь просто, правда? А если бы мы с тобой сразу все обговорили, было бы еще краще!

В субботу решила уехать к старикам в деревню, отоспаться, в гостинице всегда шумно до полуночи, а в шесть она уже встает. Водителя беспокоить не стала, сама пришла в гараж, завела новенькие «жигули». Только выехала на территорию – бежит заведующий хирургией Шиманов и машет рукой.

«Господи, что у них там?» – подумала Ирина и остановилась. Заведующий, плотный сорокалетний мужчина, с авторитетом хорошего хирурга и любителя выпить в любое время, был явно взволнован:

– Ирина Николаевна, мы собрались уборку делать, а завхоз краску не выдал и кисти.

– Найдите его, Федор Александрович!

– Да нет нигде, а время идет! Я больных почти всех выписал вчера или отпустил до понедельника. Можно, мы все купим и счета возьмем? Там и Подкурков со своей терапией в таком же положении.

– Конечно, можно, и напрасно меня искали. Берите ответственность на себя, принимайте решения сами.

Федор Александрович засмеялся:

– За столом я все решаю сам, а тут иное дело.

Ирина улыбнулась:

– Федор Александрович, мы, конечно, имеем в виду операционный стол, правда?

– Да конечно, Ирина Николаевна.

Уехала она с хорошим настроением.

***

Ночью ее разбудил телефон. Она еще плохо ориентировалась в квартире Бытова и не сразу вспомнила, что телефон в коридоре. Схватила трубку и глянула на часы: половина второго.

– Ирина Николаевна, Шиманов, извините. Тяжелый случай, нужно ваше присутствие. Автоавария, женщина в тяжелом состоянии. Мы в реанимации.

Бросила в сумку халат, побежала к отделению. В приемном покое увидела Еремееева, на нем лица нет – бледный, растрепанный.

– Иван Сергеевич, что с вами?

– Не со мной, Ирина Николаевна, с детьми моими, сбил их на дороге «Камаз», прицеп занесло, Григорий с переломами, а Софьюшка совсем плоха.

– Извините, я к ним.

Шиманов и Подкурков стояли над прикрытым простыней телом женщины, аппарат искусственного дыхания уже отключен, капельницы безвольно свисают со штативов. Клочки окровавленной ваты и бинтов лежит в тазике.

– Привезли без сознания, почти без давления и пульса. Мы сделали все, что можно и что нужно. Скорее всего, разрыв печени, возможно, и других внутренних органов, – шепотом доложил Подкурков.

– Прямо сейчас оформите историю, все подробно. И на вскрытие. Это авария, будет расследование. А как мужчина?

– Он в сознании, но шок сильнейший. Перелом руки, нескольких ребер, видимо, чуток сотрясение, потому что есть гематома на лбу слева.

– Прошу вас, товарищи, остаться с больным и сделать все, что необходимо. Пока ни слова о смерти жены. И для сведения: он работник обкома партии, хотя для нас это никакого значения не имеет. – Она вышла, надо идти к Ивану Сергеевичу со страшным известием. Ей никогда еще не доводилось информировать родственников о смерти пациента, а тут хороший знакомый, почти родной человек.

Еремеев стоял в коридоре и ждал. На фикусе в кадке много желтых листьев. Ирина подошла и молча обняла его:

– Иван Сергеевич…

– Я понял, Ирина. Я знал, что после таких аварий не выживают. Как Григорий?

– Перелом руки и ребер, ничего опасного, но шок еще не прошел. Я думаю, не надо пока ему ничего говорить. И к нему нельзя. Пойдемте ко мне, Иван Сергеевич, вам надо отдохнуть. – Она позвала медсестру, ввели успокоительное, Еремеев согласился и пошел вслед за Ириной. Снег грустно хрустел под ногами.

Она постелила ему на диване в детской комнате, приспособленной для гостей, сама села к телефону в своей спальне:

– Андрей Арсентьевич, как состояние Еремеева?

– Шиманов наложил гипс, жесткую повязку на ребра. Сделали рентген, других проблем нет. И ребра удачно сломались, без осколков. Вы ему сами скажете?

– Не знаю. Его отец у меня, мы старые знакомые, но только с отцом. Я подумаю.

Утром старшего Еремеева пустили к сыну. Он лежал в палате один, только что проснулся после большой дозы снотворного, наверное, по виду отца обо всем догадался.

– Папка, это правда?

Отец кивнул:

– Правда, сынок. Спасти Софьюшку не было никакой возможности. Крепись, Гриша!

Мужчины помолчали, Григорий пытался подняться, но боль сковала, и он упал на койку. Вошел Шиманов:

– Вам надо полежать хотя бы пару дней, потому что сейчас могут проявиться еще какие-то нарушения, все-таки удар был сильным. Григорий Иванович, примите наши соболезнования. Мы вас отпустим под наблюдением, чтобы проститься с женой.

Григорий отвернулся к стенке и заплакал.

Тело единственной своей невестки Иван Сергеевич привез в свой дом, так договорились с Григорием: ехать до города ему нельзя, а отпускать ее одну он не согласился. Отец осторожно намекнул, что можно похоронить дома, сын ухватился за эту мысль, теша себя надеждой побыть с женой хоть сколько-то больше. Иван Сергеевич съездил домой, попросил женщин из своей конторы помочь выбрать какую надо одежду, у Сонюшки с собой целый чемодан с платьями и кофтами, мужниными сорочками, даром что на три дня ехали. Отец видел, что сын его два дня подряд одну рубаху не носил, и брюки сам не утюжил. Женщины показали светло-вишневый шерстяной костюм, кажется, Соня его ни разу здесь и не доставала. Иван Сергеевич усомнился, уместен ли столь веселый цвет, а супруга, уткнувшись в свернутую ткань, утолив слезы, прошептала, что Сонюшке очень к лицу был этот наряд, и пусть она идет в нем, и никто не осудит, потому что чиста она перед людьми и Богом.

Гроб, сделанный в совхозной столярке, обили красным бархатом, и лежала Софья Еремеева, будто отдохнуть прилегла. Год назад здесь отгуляли свадьбу, вон в ту комнатку отец с матерью отправили молодых, а сами ушли в избушку на ограде. Клава, как гостей проводили, смущенно шепнула мужу, что простынку с брачной постели невестка с собой увезла, не кинула в стирку. Иван Сергеевич тоже чуть смутился, но кашлянул и ответил, что так и должно быть, Еремеевы сроду подержанных баб не собирали, и крепко обнял жену.

Григорий с Соней часто приезжали в деревню, летом пару дней успевали поработать на сенокосе, Гриша стоял у стога с вилами, подавал наверх по целой копне, Соня в простеньком свекровкином платьишке и белом платочке с грабельцами ходила за копновозами. Смуглая, крепенькая, она смущала молодых парней и мужиков, но никто даже слова не мог позволить. Только старый фронтовой товарищ Еремееева как-то спросил: