Дмитрий Стахов - Свет ночи

– И бред этот распространился из-за того, что тот первый человек, который якобы увидел расхаживающего по улицам покойника, был значим для прочих заразившихся, – кивает Извекович. – То есть продуцент бреда не оживший покойник, которого, конечно же, не существует, а тот, кто его первым якобы увидел. Обладая высоким социальным статусом…

Извекович любит объяснять очевидное.

– Однако истоки бреда и даже личность продуцента для нас вопрос второстепенный, – говорю я.

– Вот как? – Тамковская сегодня удивительно агрессивна. – Мне всегда казалось, что найдя истоки можно представить себе и русло, по которому всё потечет.

– Это далеко не так…

– Да что вы говорите!

– Именно! Ведь тогда нам придется заняться интерпретациями. И даже если мы сможем выделить продуцента, нам придется выслушать его интерпретацию происходившего, на которую тем или иным образом, но с необходимостью будет наложена интерпретация наша собственная. И мы исказим изначальную реальность. Весь спектр её, от той, что существовала фактически, до той, которая имелась у продуцента как результат его…

– Как интересно! – в голосе Тамковской плещется ирония. – Ну и как же нам получить неискаженную реальность?

– Нам не нужна реальность, – я встречаюсь в зеркале со взглядом Извековича: он вообще смотрит на дорогу? так недалеко и до беды! – Нам нужно понять механизм воспроизводства бреда. У продуцентов, а их, несомненно, несколько, он, скорее всего, одинаков. Затем вычленить способ его передачи от человека к человеку. И комплексно разрушить и то, и другое.

– Это что-то новенькое! – фыркает Тамковская.

– Ольга Эдуардовна, сейчас дело не в наших теоретических разногласиях. Главное – зачем этот Лебеженинов восстал из мертвых? Говорил ли он с теми, кто первый его увидел? Что они думают? Эти, пока скрытые пружины бреда, помогут понять – как был запущен весь механизм?

– Вы что, – Тамковская так резко поворачивается ко мне, что ремень безопасности врезается ей в шею, – вы хотите сказать – мы должны отнестись к бреду не как к бреду, а как к яви? Ну, знаете, Антон Романович!

Я, глядя в мутное окно, размышляю о том, что вполне может быть и так, что прочие действительно заразились, но тот первый или первые, продуцент или продуценты, не бредил, что его собственный или их общий бред не был бредом, что покойник в самом деле ходил по улице, хотел купить пирог, колбасу, котлеты. И мне приходит в голову, что сам покойник запустил машину бреда. И нам надо найти не какого-то продуцента, жителя городка с высоким социальным статусом, а разрушить бред самого ожившего покойника. Да! Такой крутизны мы ещё не достигали. Это высшая точка. Апофеоз. Апогей. Зенит…

…И тут я ощутил легкое дуновение, словно кто-то наклонился и подул мне в лицо. Причем – с нарастающей силой. Поток воздуха становился все холоднее и холоднее. Глаза начали слезиться. Я вздохнул полной грудью. Воздух был наполнен каким-то горьким ароматом. Пожухлые цветы, сухая плесень, нотки цитрусовых, немного табака, мелкая пыль, окалина.

– Закройте, пожалуйста, окно! – громко попросил я.

– Оно закрыто, – ответил Извекович, они с Тамковской обменялись взглядом, Тамковская пожала плечами, мимо нас пролетела серебристая машина со знаком «такси» на крыше, и я посмотрел на часы, попросил остановиться.

Черпнув ботинком воды в кювете, по мокрой траве иду в кустики. Прокладка вся в крови. Смотрю на часы и достаю телефон. Врач начинает выговаривать за то, что я уехал, говорит, что если у меня такое наплевательское отношение к собственному здоровью, то ему очень жаль. Я вздыхаю. Он говорит, что мне необходим постельный режим. Я отвечаю, что был вызван на работу, что выполняю важное, очень важное поручение, что моя работа… Врач перебивает, говорит, что я, в конце концов, взрослый человек. С этим нельзя не согласиться. Вокруг меня – мятые пластиковые бутылки, обрывки бумаги, кучки полуразложившегося дерьма, надо мной – блекло-голубое небо, верхушки тонких берез, с одной на другую перелетает маленькая птичка с розовой грудкой. Врач говорит, что результаты повторных анализов ещё не готовы, а вот взятые сразу после операции пробы плохие. Плохие – в каком смысле? Во всех, Антон Романович, во всех. Но вы же говорили, что они внушают вам опасения, и не говорили, что они плохие. Вы говорили об опасениях. Опасность не означает, что… А сейчас говорю, что ваши пробы – плохие! И – опасные. Понимаете? Да… Позвоните мне через два дня. И поскорей возвращайтесь. Договорились? Договорились. Вам нужен постельный режим. Понимаете? Понимаю…

…Я пошел к шоссе, внимательно глядя под ноги. Через два дня. Значит – в пятницу. Нет, пятница будет через день. Значит – в субботу. В субботу утром мой врач обычно долго спит, значит – где-то около часа. Главное – не забыть. Не забыть.

Извекович стоял возле открытой правой передней двери, Тамковская сидела положив ногу на ногу. У неё красивые ноги. И красивое тело. Ноги длинные, тело короткое. Модельные пропорции. Высокая шея. Тамковская сказала что-то смешное – Извекович рассмеялся, повернулся и посмотрел на меня.

– Звонил наш начальник, – говорит Тамковская когда я сажусь в машину и мы отъезжаем. – Спрашивал – ознакомили вы нас с содержимым папок, которые забрали из его кабинета.

– И что вы ответили?

– Что ещё нет, но ознакомите обязательно.

– Первая часть вашего ответа верная, вторая – нет.

– То есть?

– Ящик с папками остался на лестничной площадке, возле лифта. Я вышел из квартиры, потом мне понадобилось вернуться, а когда я вновь вызвал лифт, то про ящик забыл.

– Вы понимаете, старина, что это бумаги для служебного пользования? – спрашивает Извекович. – Вы понимаете, что если они попадут к…

– Они попадут к нашей уборщице. Она отнесет его в подвал, где живет со своим мужем, водопроводчиком, и тремя детьми. Никто из них ничего не поймет – они и говорят-то по-русски еле-еле…

– Какая легкомысленность! – Извекович даже краснеет от негодования.

– Но вот их старший очень смышленый мальчик. Он учится в седьмом классе. Ему будет интересно.

Извекович открывает было рот, но Тамковская накрывает изящной ладонью его руку, лежащую на рычаге переключения передач.

– Успокойтесь, Роберт. Антон Романович нам расскажет то, что сумел запомнить. Мы же не можем возвращаться! Антон! Вы все папки посмотрели? Тогда давайте по порядку, с первой папки. Ехать нам ещё долго. Не всё же нам слушать музыку, нет-нет, Роберт, мне очень нравится, сделайте чуть потише, да, вот так…

– Вы серьезно? – спрашиваю я.

– Ну да, мне всегда нравилась классическая музыка. И нам надо войти в курс дела. Того, что нам дали, недостаточно. К тому же принципиальные разночтения – у вас пирог и кока-кола, у меня и Роберта – пиво и колбаса. Из-за таких несовпадений может произойти что-нибудь трагическое. А вы… У Антона Романовича потрясающая память, – Тамковская вновь накрывает своей ладонью руку Извековича, – он, как все, запоминает всё, но в отличии от нас, простых смертных, может воспроизвести запомненное.