Ки Чанс - Школьные тайны и формула нелюбви. Из-Вращение Чувств

В классе стояла нереально уважительная тишина. Тина вдруг поймала себя на том, что непрошеные мысли наползали одна на другую и переплетались в отвратительный рептильный клубок. В голове мелькали испуганные, не по-детски серьёзные лица детей из семей беженцев, которые наводнили Россию после распада СССР. И неважно, от каких войн они спасались и откуда приезжали. Обида за то, что взрослые люди, которых полагалось чтить и слушаться… Все те старшие и уважаемые, которые внушали детям, что только они знают, как надо правильно жить и обходиться с другими, обошлись с ними так безжалостно и несправедливо. Эта обида кричала глазами всех цветов и разрезов из убогих, дурно пахнущих общежитий и вновь ставших коммунальными квартир. Она замораживала своим безразличием к собственной жизни, когда встречался с ней на улицах, куда хлынул поток молодых тел, которым нечего было продавать, кроме своей юности.

Внезапно мысли учительницы резко изменили направление и устремились в скучную маленькую палату Коррекционного Центра. Там, в полном одиночестве, её самая яркая, талантливая ученица Лия пыталась обрести душевный покой и веру в то, что жизнь прекрасна. Как красиво звучит… И как фальшиво… Да…

Тина грубо оборвала мысль и спросила черноокую Сишу:

– И что же вы сделали? Когда поняли, что в этом лагере хуже, чем в предыдущем?

– Возле лагеря была деревня, а в ней жил лекарь. Звали его Амос. Я до него кое-как добралась и уговорила взять нас к себе. Вот к нему однажды ночью мы и сбежали.

– И стали жить у него?

– Да. Он и, правда, вылечил нас своими мазями и настойками. Амос же и роды у сестры принял. Родился мальчик. А меня Амос взял в рабыни. Даже бумагу какую-то у сельского старосты оформил. Пришёл от него и сказал: «Теперь ты – моя вещь. По закону». Я его за это стала ненавидеть! А тут ещё Амос начал возмущаться тем, что младенец слишком голосистый. Он даже сестру пару раз избил: дескать, младенец спать ему не даёт. Когда ребёнку было месяца три, в дом лекаря нагрянули солдаты. Первым в хижину ворвался заместитель командира отряда. Ни слова не говоря, он взвёл курок своего пистолета и прицелился в моё сердце. Так мне казалось… Что прямо в сердце.

– Он успел выстрелить?

– А где была сестра?

– А ты хоть на пол упала?

Резкий, режущий уши звук заставил всех вздрогнуть. Но это был всего-навсего школьный звонок.

Всё, – сказала Тина. – Урок окончен. Мы очень благодарны Сише за то, с каким мужеством она делится с нами своей историей. Мы дослушаем её на следующем уроке. И… Спасибо всем.

Выходя из класса, она заметила, что штурмовики что-то яростно обсуждают, а Дарт Вейдер снимает свой плащ, капюшон и маску, закрывавшую глаза. Тина вышла в коридор, вздохнула и решила, что следующий урок даст нужные подсказки, что делать с этим паноптикумом дальше. И успокоилась. Но лишь на минуту. Потом в сердце что-то провернулось, и оно заболело. Она ничего не могла поделать: орган, который по мнению всех американских специалистов служит лишь насосом для перекачки крови, наполнялся нехорошим предчувствием беды.

Клоуну не спалось. Да он и не пытался. В таких случаях он с радостью выполнял инструкцию доктора Хата. А она была предельно ясной:

– Если спать не хочется, то заставлять себя не надо. Надо заняться чем-нибудь таким, от чего устанет либо тело, либо глаза. Тогда и сон подберётся ласково и незаметно.

Клоун решил сделать привычный обход больницы. Ему это разрешалось. Больше всего ему хотелось навестить новую пациентку. Девушку с большими карими глазами, за привычной печалью которых зачастую хитро пряталась насквозь бесхитростная, детская улыбка. Совсем, как у них, клоунов. Или наоборот? Да… Наоборот! У клоунов за ребячьей улыбкой привычно прячется влажная паутина печали…

Клоун вспомнил свой любимый номер.

Он выглядывает из-за тяжёлых штор закулис и видит на манеже прелестное создание:

юная барышня в пышной, похожей на розовый пион юбочке и такой же шляпке, кого-то ожидает.

– Вы ждёте меня? – громко кричит клоун. И тут же в смущении прячется за штору.

– Может быть и Вас, – ангельским голоском отвечает девушка.

Клоун выбегает на манеж, неся в руках зонтик и букет цветов. Но в этот момент арена заполняется рабочими. Они скатывают ковёр и прогоняют девушку с её места. Рабочие манежа строят ей глазки, отпихивают клоуна и, наконец, один грубо взваливает несчастного клоуна на плечи и уносит прочь. Чтобы не путался под ногами.

Клоун ждёт следующего перерыва и, видя девушку, решительно направляется к ней… Откуда-то сверху вдруг льётся вода, и клоун бурно радуется. Ведь он может защитить очаровательную незнакомку от дождя! У него с собой яркий, разрисованный шариками и колокольчиками зонтик. Клоун бодро его открывает и, напевая что-то романтичное, приближается к девушке.

– Ах! – говорит та и идёт ему навстречу.

В этот момент на манеж выскакивает лошадь, и начинается номер, известный как цирковой вольтиж. Всадник, проделывающий эффектные трюки, немедленно завоёвывает внимание девушки, и, видя, что клоун пытается к ней подойти, наклоняется, подхватывает несчастного влюблённого обеими руками и бросает поперёк крупа лошади. Тот некрасиво и беспомощно болтается, девушка смеётся, показывает на него пальцем и посылает воздушные поцелуи бравому наезднику. Наконец, всадник бросает клоуна в публику, где сидят «подсадные» зрители. Те умело принимают невезучего шута в свои руки.

Девушка ловко вскакивает на скачущую лошадь. Гордый собой вольтижировщик описывает победный круг по манежу и скрывается с «добычей» через услужливо распахнутые шторы артистического выхода.

Клоун, роняя огромные слёзы, горюет так сильно, что у него нет сил перелезть через манежный барьер, и он идёт прямо по нему… Его зонтик уныло висит в руке… Остриём вниз.

И вдруг! Откуда-то подбегает ребёнок и кладёт в зонтик конфету. Тут же начинают подниматься со своих мест другие зрители и несут плачущему клоуну кто яблоко, кто шарик, кто сувенир на память. Клоун сквозь слёзы виновато улыбается. Сгибается в благодарных поклонах… И под шквал аплодисментов, с помощью зрителей, настоящих, не подсадных, одолевает барьер и покидает манеж.

Клоун вздохнул и почесал рыжим париком лысую голову. Ему хотелось, чтобы у новой девочки был такой же волшебный зонт. А он положил бы в него золотистый, пахнущий жарким солнцем апельсин. Этот фрукт источал такой счастливый и непокорный аромат, что мигом разрушал больничную унылость.

Клоун вдруг замер и прислушался. Стерильную тишину Центра нарушил какой-то звук. Что-то ехало. Или ползло. Что само по себе было странным. В двенадцать часов ночи в таком заведении, как это, где большинство пациентов вынужденно пребывали в глубоком, липком, как, запутавшаяся в волосах жвачка сне, подобного быть просто не могло. Потому что в следующую секунду Клоун узнал этот звук. На второй этаж с хрипами и ворчанием заползал старый лифт. Тот самый, на дверце которого висела табличка: «Не пользоваться! Опасно для жизни!»