Ирина Антипина - Чужие письма. Истории о любви, подслушанные на скамейке

Зинаида закусила губу. Она с шумом прихлебывала горячий чай, откусывая от шоколадной конфетки крохотные кусочки. Ее узловатые, натруженные руки нервно теребили шуршащий конфетный фантик. А на сморщенном, выжженном солнцем, коричневом лице читались боль и страдание.

Да, быстро стареют деревенские женщины. Зинаиде нет еще и шестидесяти, а выглядит она лет на десять старше. Замужем моя соперница никогда не была, детей не рожала, но злые языки поговаривают, что без абортов и она не обошлась. Были у нее романы, и страстные, говорят, с битьем окон и жестоким мордобитием. Приходили Зинкины товарки за своими мужьями к молодой, крикливой продавщице, отношения выясняли на кулаках да с булыжниками. Небольшой шрам на Зинаидином лице, наверное, – след от тех былых деревенских страстей.

– Ну, ладно, я пойду, – вздохнула Зинаида, – мне еще в магазин надо, за хлебом.

Зинаида ушла, а я принялась накрывать на стол и ждать Сашу к ужину…

Вечер пролетел незаметно: телевизор, книжечка, стакан кефира. Когда я в полночь стала укладываться спать, почувствовала легкое покалывание в руках и ногах. В голове зашумело. В какой-то странной тоске заныло, затрепыхалось сердце. Александр, испугавшись моей бледности, трясущимися руками отсчитывал по каплям валокордин, прикладывал грелку к ногам, тащил горячий, сладкий чай… Ничего не помогало: дрожь не унималась, голова раскалывалась от боли.

И здесь я вдруг вспомнила, как в первый год моего пребывания в статусе новой жены Александра Петровича нас, на правах соседки, навестила Зинаида. Она принесла пироги, какую-то незамысловатую закуску, конфеты. Познакомились… Выпили… Отведали пирогов… Попили чаю… А ночью Александр отвез меня в районную больницу с тяжелым сердечным приступом…

– Саш, – сквозь боль и слезы прошептала я, – помнишь, в прошлом году, когда я упала возле цветочной грядки, буквально на ровном месте, а потом полгода лечила колено, тоже ведь Зинаида приходила. Помнишь?

– Верочка, ну что ты, не говори глупостей. Ты же умная женщина. Что ты за Шурой небылицы повторяешь.

– Небылицы, говоришь… А со мной после Зинкиных визитов обязательно какая-нибудь гадость случается.

Саша гладил мою руку, поправлял одеяло, подушку – заботился, одним словом. Облегчения мне это не приносило.

– Все, Саш, не могу больше. Вызывай скорую.

Скорая примчалась на удивление быстро. Это вам не Москва с постоянными пробками и припаркованными как попало машинами во дворах. Дорога из райцентра прямая, машин ночью почти нет: фельдшер из районной больницы доехала до нас минут за пятнадцать. Померила давление, вколола магнезию с димедролом, еще чего-то и села с Сашей на кухне попить чаю. Прощаясь с докторицей, Саша все пытался всучить ей деньги за визит. Милая женщина отшучивалась и отнекивалась. Точно, не московская скорая.

– Ну, возьмите хотя бы помидорчиков, посмотрите, каких красавцев я вырастила, больше килограмма каждый будет, – повеселевшим голосом предложила я.

Фельдшерица внимательно посмотрела на россыпь овощей на моем столе и на полном серьезе проговорила:

– И зачем вы такие помидоры выращиваете? Они же в банку не лезут…

Она умирала. Лечащий врач обронил: сегодня-завтра…

Вадим с тоской смотрел на почти высохшее, некогда любимое тело, на лицо со следами мук и физического страдания, на тонкую, обтянутую пергаментной кожей руку, которая, слегка подрагивая, безвольно лежала поверх грубого больничного одеяла.

Он остановил взгляд на безымянном пальце, где еле заметным вдавленным ободком виднелся след от обручального кольца. Они покупали его вместе, на Арбате, в «Малахитовой шкатулке», и он прямо в магазине надел его на красный, обветренный пальчик своей любимой. Сколько ей тогда было: семнадцать, восемнадцать?..

…Она влетела в комнату, озорная, веселая, обдала всех лукавым взглядом своих широко распахнутых глаз цвета ореховой коры. Это он потом заметил, разглядел эту ореховую невозможность, когда ее глаза оказались рядом, совсем близко, и когда она впервые, обхватив его за жилистую шею, прошептала: «Мой…»

– Пап, кто выигрывает? Ты? Так держать!

Потом зарделась, смутилась своей бесцеремонности. Чмокнула отца в щеку.

– Ладно, играйте, я побегу. – Ее взгляд остановился на нем. Полоснул. Заставил смутиться…

Смутиться? Его, любимца женщин, покорителя сердец, записного красавца?

– Пока. Лешка ждет…

Этот Алексей долго потом мучил их своим присутствием. Жених не жених. «Друг, – говорила она, – приятель…»

Он тогда проиграл ее отцу. Поторопился? Решил поскорее закончить партию, чтобы увидеть, рассмотреть ее поближе, удержать рядом? Проводить? Нет, сейчас и не вспомнить… Безжалостная пелена застит глаза, не увидеть. Не распознать…

Память… Память… Ты, будто шутя, подбрасываешь воспоминания: неоконченные сюжеты, счастливые моменты, осколки былого… Зыбко все, туманно… И было ли? Или это всего лишь сон, игра воображения, ложная память…

Вот только глаза… Только глаза… Лукавые… Насмешливые… Сердитые… Любимые!

Они и сейчас, в этой одинокой больничной палате покуда еще светятся каким-то приглушенным, неярким светом, озаряя маленькое, сморщенное, такое некогда любимое лицо. И все еще остаются живыми…

– А у нас глаза одинаковые. Замечал? В крапинку…

Шустрая арбатская девчонка с длинными, «от ушей», ногами, с блатной челочкой. Спортсменка… Пловчиха… Красавица…

Нет, память не подвела. Тогда, распрощавшись с ее отцом, он напросился к ней в провожатые…

– Что ты, малыш? – он нагнулся, чтобы расслышать ее слабый стон. Или слова, которые ждал всю свою жизнь. И которых никогда, даже в моменты наивысшей близости, так от нее и не дождался…

– Что, малыш? – повторил он тихо. – Что?

– Никогда, слышишь, никогда не называй меня этим гадким собачьим именем. – Она задохнулась…

– Успокойся, милая, – он взял ее обессиленную, уже почти холодную руку, поднес к губам.

– У соседа овчарка была, злобная… Малыш… Я же просила, – она вновь задохнулась, – всю жизнь просила не называть меня так…

Силы оставили ее, и она вновь забылась тяжелым медикаментозным сном. По легкому движению век, по вздрагиванию ресниц он пытался угадать, понять, что ей снилось, что там, уже почти за гранью, виделось…

…Они брели по засыпанным кленовыми листьями аллеям Нескучного сада. Он согревал дыханием ее холодные, покрасневшие ладошки. Морозило. Из глубины парка тянуло горьким запахом подвядшей листвы и сладким, почти невесомым дымком от костра, в котором сгорали приметы той, их, осени.

– Листья жгут… Слышишь, как пахнет? А красиво-то как! Трагично красиво… Багрец и золото… Сказка…