Ирина Антипина - Чужие письма. Истории о любви, подслушанные на скамейке

…Воспоминания роились, набегали друг на друга, мешали сосредоточиться. Стеклышко к стеклышку, пуговка к пуговке, как в детском калейдоскопе. Отчего-то никак не получалось у него сложить их в зримую, законченную картинку. Они улетучивались, разбегались, рассыпались… На эпизоды, слова, фразы…

– Любишь? – он крепко, до хруста сжимал ее в объятиях. – Скажи, любишь?

А она в ответ лишь смеялась… Дразнила… Убегала, взмахнув на прощание рукой… Уплывала… Пловчиха… Ноготки розовые, ушки розовые… Теплые… Что он шептал ей тогда? Что?

Пришла однажды серьезная. Торжественная.

– Шесть недель… Думаю, мальчик будет.

Как обухом по голове. До звона в ушах. До судорог.

– Прости, малыш. У меня же семья… Марина…

– Марина?! – охнула она. – А я? А кольцо? Вот же оно… Вот… Твое!

Глаза цвета ореховой коры пожухли, затуманились набежавшими слезами.

– Ненавижу!

Она развернулась на каблучках, взмахнула рукой… Лишь краешек розового платья мелькнул на перекрестке меж беспорядочно снующих машин. И этот жуткий, страшный скрежет тормозов…

– Вы ее отец? – суровый доктор что-то быстро записывал в больничную карту. – Что же не уберегли дочку? Такая молодая, сильная… Ей бы рожать и рожать… А теперь что?

За отца принял. Разница двадцать лет. Больше. Девчонка. Несмышленыш.

Что он мог ей дать? Такой юной, такой настоящей. Почему не обрадовался тогда? Не подхватил на руки? Не закружил? Испугался?

Ничего не вернуть… Ничего не исправить… Как ни старайся…

…Тем летом стояла страшная жара. Плавился асфальт. На бульварах отцветали липы, и от терпкого приторно-сладкого запаха увядания противно кружилась голова. Он долго сидел тогда на больничной скамейке, обхватив раскалывающуюся от страха, неожиданности и тоски голову, и пытался решить, что же делать. Как быть?

Затянулся их роман, запутался, завязался тугим узлом. Не развязать. Не разрубить.

Запах липы щекотал ноздри, застревал в горле… Этот запах до сих пор преследует его, и он до сих пор его ненавидит. Сладкий запах любви или… тлена? Ее запах…

Вот и сейчас в открытое окно палаты проник, просочился этот удушливый, пьянящий запах. Как знак. Как напоминание о том лете. Страшном? Счастливом?

…Она тогда быстро поправлялась. Молодой, сильный организм не подвел. Спортсменка. Разрядница. Умница. Вот только матерью уже не быть. Никогда…

Встречать ее из больницы явился Лешка. Жених не жених. Друг…

И Вадим, уже не раздумывая, увез ее к себе. В съемную квартиру. На всю жизнь…

Когда уходил из дома, взяв с собой лишь маленький кожаный чемоданчик, Марина плакала и орала вслед: «Эта девчонка погубит тебя! Намучаешься с ней. Устанешь. Воротишься еще!»

Он и мучился, и уставал, и изменял.

– Ненавижу, – кричала арбатская наяда, – ненавижу… Уходи… Возвращайся к жене… Уйди из моей жизни…

Тогда он возвращался к Марине. Бывшая жена молча, ни разу не упрекнув, принимала его, а он, не выдержав и недели, опять уходил. Уходил к той, молодой, красивой, с сильными, хваткими руками. И, задыхаясь от любви и нежности, все пытался услышать от нее «люблю».

А она опять убегала, ускользала, быстрая, верткая, холодная, как лягушка. Потому и изменял, потому и метался от одной женщины к другой, что был не в силах растопить лед, который проник в их отношения в тот жаркий московский июль, когда плавился асфальт и так сладко пахли отцветающие липы. И когда он, струсив, отказался от своего счастья…

Картинки в калейдоскопе постепенно менялись: качели Нескучного сада, ее счастливый взгляд, промельк розового платья… Скрежет тормозов, так страшно, на всю жизнь врезавшийся в память… И ее глаза…

– Вадим, – почти невесомая рука с уродливыми темно-коричневыми пятнами замерла в его больших жестких ладонях. – Вадим, – еле слышно повторила она. – Люблю. – Ее слабый, чуть слышный голос дрожал. – Люблю тебя… До последнего вздоха, до конца…

Она приподняла голову, и родные глаза в последний раз полоснули его своим ореховым светом…

– Люблю…

Высокий, почти седой старик, с потухшими глазами цвета ореховой коры, слизывая с пересохших, потрескавшихся губ слезы, улыбался…

Вошел врач. Склонился над больной. Нащупал ускользающий пульс… Легкий вздох, будто маленькое облачко, отлетел в вечность…

– Кажется, все… Отмучилась.

Я сидела возле телевизора и внимательно смотрела странный фильм Невзорова про лошадей и людей. Его лошади мыслили, читали, чуть ли не разговаривали. Они были гораздо умнее и понятливее иных человеческих особей. Все это мало походило на правду, но было весьма забавно. Вообще лошади – это моя страсть. Сейчас она поутихла немного: муж, дети, собака… Но в юности…

Фильм вернул в прошлое: конюшня на Юго-Западе, мой любимый конь Буян, подруга Майка и наш, вернее, ее, Славка… Два года странных отношений, связавших наши судьбы в тугой, запутанный узел, который, казалось, не разрубить и не развязать, подобно сюжету какого-то французского фильма, мигом пронеслись в моей голове…

…Майка тогда всего недели три как появилась у нас в конюшне, но уже успела со всеми перезнакомиться и подружиться. Она была чуть старше меня, года на полтора, заканчивала МГУ.

В тот воскресный день, когда мы с ней впервые увиделись, у моего Буяна, губошлепого пегого коня, снова начались колики. Я с ног сбилась, не зная, чем ему помочь. Он катался по деннику, изо рта хлопьями свисала пена, круп покрылся огромными каплями пота…

– Давай помогу, – незнакомая высокая девушка в новеньких крагах, новом шлеме и со стильным стеком в руке, поглаживая Буяна по раздувшимся бокам, мило мне улыбалась.

– Помоги, – от страха и отчаяния я готова была перепоручить заботу о Буяне уже кому угодно.

Майка, эта невесть откуда взявшаяся помощница, ловким движением перехватила уздечку, выпавшую у меня из рук, и, шепча что-то ласковое в ушную раковину моего измучившегося любимца, пыталась его утихомирить… Ничего не получалось.

– Давай шприц… Колоть будем.

Буян потихоньку успокаивался, боль, кажется, отпускала. Я в изнеможении рухнула на соломенную подстилку.

– Ты откуда к нам такая? – удивилась я. – А где с лошадьми управляться научилась?

– Будущий классный экономист, – представилась, улыбаясь, Майка, – предпоследний курс МГУ. С лошадьми я лет с четырех, сначала пони в Битце, потом лошадки в прокате, а теперь вот свой красавец. Отец на день рождения подарил…

Да, видела я этого Ганновера. Дорогущий…

«Будущий классный экономист» оказалась девушкой общительной, покладистой и незлобивой. Лошади таких любят. А вот люди относятся с опаской. Говорят, нельзя быть хорошей для всех, обязательно какая-нибудь гниль вылезет. Однако с Майкой после того случая я подружилась сразу же, тем более что жили мы почти рядом, и забирать нас из конюшни, если мы задерживались там допоздна, приезжали по очереди то мой, то ее отец.