Ольга Румбах - Человек радостный (сборник)

Брат ее не слушал. Подруга юности произвела на него сильное впечатление. Он был подавлен.

Дальше было хуже. Много хуже.

Балеринка, она ведь, бедная, решила, что отец ее ребенка раскаялся (в чем? неважно!) и страстно мечтает о воссоединении семейства, мечтает о сыне…

Так часто бывает. Многие отцы, накуролесив в жизни, в преклонном возрасте ищут своих развеянных по свету детей. И размазывают старческие слезы, и трясутся, и жалко их, но и противно тоже. И далеко не все дети, уже выросшие, готовы принять их в свое сердце. Не все могут простить того, что не было рядом отцовской теплой руки, крепкого плеча, не было защиты. Что воспитывались они, часто, исключительно женщинами, и от этого что-то покорежилось в них, что-то сломалось, а что-то не проросло вовсе…

Итак, балеринка решила, что ее ждет реванш, и основательно к нему подготовилась. Накупила атласных халатов с попугаями – невыносимо алого цвета. Накупила шортиков, чтобы, значит, ножки свои все еще хорошенькие, хоть и с признаками подагры, показать. Продумала тщательно туалеты… И все никак не могла отойти от этой роли, никак не могла взять в толк, что все это ничего общего не имеет с действительностью. И губки надувала, отчего это дружок ее старинный не идет, ведь она уже здесь. И Петровна мучилась, пыталась деликатно донести, что она сама, Петровна, да муж ее, – это все, на что может рассчитывать гостья, что не чужие же они, в самом деле, люди, и поговорить им есть о чем… И накрывала столы, парила-жарила, и пыталась развлечь гостью, расспросить о сыне – все напрасно. Та лишь дулась и требовала подать ей милого дружка.

И он приходил даже пару раз – не то сестру-дурочку жалел, не то о сыне хотел послушать – как он, что он, какие планы строит, большой ведь уже, в армию скоро.

Раз затеяв игру, балеринка никак не хотела от нее отстать: утомительно кокетничала, делала глазами «мерцающие звезды», непрерывно хохотала, говорила полунамеками. О сыне вовсе не хотела говорить, напускала туману, так что и понять ничего было нельзя. Как бы приторговывала информацией о нем – как бы имела на руках козырь и придерживала его.

Господи-Господи, силы небесные – это же надо было вынести!

Брат испарялся очень быстро, что было понятно. Не отвечал на телефонные звонки. Балеринка обижалась на него, но изводила Петровну (и поделом!). От нечего делать кокетничала с Петровниным мужем. Тот не только не возмущался таким поведением гостьи, а даже и млел, – все же не всякий день за тобой балеринки ухлестывают.

Петровна чувствовала себя одинокой и глубоко несчастной. И казалось, не будет этой муке конца.

Но всему приходит конец. Абсолютно всему. Маленькие балеринки загорели, накупались в ласковом море, набрались здоровья на долгую северную зиму. Им пора было прощаться с Крымом. Уезжала и большая балеринка.

Она позвонила Петровне на работу и возмущенно спросила, собираются они ее провожать, или ей придется так и уехать не простившись.

Петровна знала, кого на самом деле хотела видеть отъезжающая, но покорно собралась и вместе с мужем – а уже смеркалось – повлеклась на вокзал. На всю жизнь запомнит Петровна лицо своей гостьи, слабо освещенное вокзальными фонарями, искаженное негодованием – злое, некрасивое лицо с торчащими зубами и брызгами изо рта. Балеринка уже не наигрывала какую-то придуманную роль, а гневно отчитывала их двоих, пожилых уже людей, Петровну и ее мужа, которые две долгие недели принимали ее у себя в маленькой квартирке и в том только и повинны были, что хотели как лучше, хотели счастья. Брату, да, но ведь и ей тоже, и ее сыну…

Как ни странно, история эта сблизила Петровну с братом. И с мужем. Они собирались вместе и тихо и умиротворенно – как пережившие опасную бурю – разговаривали. Петровна просила прощения у брата. Он не сердился на нее. Но, разумеется, и не одобрял эту ее затею – от начала и до конца. Рассказал, что тогда еще, в юности, балеринка тоже забеременела. И вышла некрасивая история. Он, юный студент, и думать не хотел о детях. Но она поступила по-своему. И преследовала потом его неистово, и жаловалась в деканат, и устраивала сцены. А поняв, что ничего у нее не выйдет, потребовала «отступных» – денег. Тогда и явилась на свет телеграмма, так возмутившая их мать: «Срочно вышли денег… Вылечу из института…»

Сделала аборт уже на очень большом сроке… «И вообще, она законченная истеричка, у нее что-то с психикой… Я всегда это подозревал…»

«Господи, да почему же ты не рассказал мне об этом раньше?!» – всплескивала руками Петровна. «Ты бы все равно мне не поверила…» И Петровна понимала, что да, не поверила бы и до последнего защищала несчастную девчонку, хотя бы из женской солидарности.

Рассказал, что встречался с балеринкой вне Петровниного дома и без «чуткого руководства» сестры. Пытался поговорить о сыне. Ведь болело же это в нем, болело. Но балеринка была непреклонна: «Сначала деньги, а уж после – стулья». Не буквально, конечно, а в смысле: сначала ты на мне женишься, а уж после поговорим о сыне. Что тут скажешь…

Шли годы. Затягивались раны. Петровна не пыталась уже вручную устроить счастье брата, больше полагаясь на волю Божию. И о здоровье его меньше пеклась. Не то чтобы совсем – трудно все-таки от привычек своих отстать, – но все-таки меньше.

Но вот однажды, уже довольно много времени прошло с тех памятных событий, Петровна, забывшись, вдруг сказала: «Слушай, а ведь у тебя есть дочка от первого брака, хочешь…» Взглянула на брата и осеклась – такими вдруг злыми сделались его глаза.

Сначала пространная цитата.

«Надо четко разделять два понятия – “глава”и “деспот”. Чем они отличаются? Кратко можно сказать так: глава – отвечает за все, что происходит, и виноват во всем. А деспот, наоборот, – ни за что не отвечает, и у него виноваты все вокруг. Если человек споткнулся, кто в этом виноват: голова или нога? Ясно, что голова. У нее есть глаза, которые должны смотреть под ноги на дорогу, у нее есть ум, который должен выбирать более безопасную дорогу. У нее есть уши, которые слушают, не едет ли рядом автомобиль. Вот муж и должен быть таким главой и отвечать за все».

Священник Илия Шугаев (р. в 1970 году)

– Закрой рот, женщина, – говорит один знакомый тиран (или все же глава?) – мужчина говорит!

– Здесь есть только одно мнение – мое, – говорит он же, – другое меня не интересует (это на работе).

– Да вы все вот здесь у меня должны стоять (хлопок по голени) – у левой ноги должны стоять, в рот глядеть, а я вас за стол не дозовусь. (День его небесного покровителя, семейное торжество.)

– Вы… долго еще меня нервировать… будете?!

– Я… всем покажу, кто в доме хозяин (так и сказал, прямо классика какая-то), никому не дам сесть на голову!