Елена Новикова - Золотая крыса

– Неужели он хранит ее до сих пор? Это ж – просто палочка. Товарищ рукой махнул, когда я ему рассказал, и показал мне еще десяток таких. Но этой явно пользовались.

Он сунул палочку в карман и вышел. На пороге оглянулся, вытащил палочку снова, на всякий случай махнул ею и сказал тихо: «Пусть выздоровеет. Сам-то приказать своей палочке не может!» – и пошел, почти побежал по коридору.

Дурацкая жизнь! Он мог бы жить – уходит. Или эта девочка… Как все глупо! Я здоров – но на рассвете умру. А она останется жить… вот такая… Еще улыбается! (Он вспомнил, как девочка протянула ему мороженое, не расслышав сначала, о чем он ее просит). Проходя мимо нее, он приостановился: не намеренно, а пропуская бегущих навстречу врачей и медсестер. Девочка снова улыбнулась ему и протянула остаток мороженого.

– Ну, давай меняться, – вдруг произнес он. – Ты мне – мороженое, я тебе – волшебную палочку. Теперь все мое перейдет к тебе, а все твое – ко мне. Согласна?

Девочка засмеялась и кивнула головой.

– Это – волшебная палочка: о чем ее попросишь – она исполнит. Не веришь? Вот я махну ею, – он махнул – и прошу: «Пусть эта девочка… как тебя зовут?…»

– Соня, – прошептал ребенок.

– … пусть Сонечка выздоровеет! Только исполнится все завтра утром, – сказал он и сунул малышке палочку. Ты ее почаще проси, хорошо?

– А мороженое? – крикнула Сонечка вдогонку, но он только махнул рукой и побежал прочь.

***

Утром все произошло быстро и без проволочек. Его палачи вошли, сделали ему, сонному, укол и тихо вышли. Он почувствовал вдруг, что становится невесомым и поднимается вверх, высоко-высоко, туда, где заканчивается мир материальный и начинается нечто прекрасное, возвышенное, успокаивающе мирное, а главное – вечное, но успел в своем стремительном подъеме оглянуться и увидеть сквозь толстые, правда, теперь уже абсолютно прозрачные для него стены, бегущую по белому больничному коридору девочку, пьющего воду мужчину, у которого он украл палочку, а главное – самого себя в камере смертников: неестественно скрюченного, прижавшего к мертвой груди изуродованные культи рук, с горбом на спине и застывшей на лице улыбкой абсолютного счастливого человека, исполнившего свой долг до конца.

– Ты и на собственные похороны опоздаешь, Кац!

Услышав знакомый голос, Илья виновато улыбнулся, скрыв таким образом снисходительную усмешку: прошло семь лет, а она не изменилась. Сходу кусается вместо дружелюбного помахивания хвостиком, все так же зовет его исключительно по фамилии, все так же выглядит. Нет, хуже. Ни намека на макияж. Скрыть морщинки, подчеркнуть достоинства. Глаза, например. Или губы. Он вспомнил, как умиляли его скобочка ее крошечного ротика и близко посаженные глаза с длинными нижними ресницами. И как раздражала ее страсть к пестрым шарфам и безобразным шляпкам.

«Ничего в этом мире не меняется, – подумал он. – Неужели до сих пор ни один мужчина не сказал ей, как она жалка? Впрочем, я ведь тоже лгал ей двенадцать лет. И сейчас солгу».

– Замечательно выглядишь! И шляпка тебе к лицу.

– Спасибо. Несколько недель за ней гонялась… А вот ты сдал, Кац. Как-то… сник, опустился. Прежде ты не позволил бы себе надеть несвежую рубашку, не побриться перед встречей с дамой. А уж нечищеных ботинок я не видела на тебе и в худшие наши времена.

– Не поглаженная – не значит несвежая.

– Завел бы себе гладильщицу. А заодно и повара, уборщицу, психоаналитика в одном лице.

– Жениться? Не-ет, этим я сыт по горло! Ты ведь тоже не спешишь под венец?

– Как будто хоть когда-нибудь спешивший пришел к финишу раньше того, у кого времени невпроворот. Да и… вообще. Ты же знаешь: мужчинам проще. И найти, и обойтись. А если он еще и в карьере преуспел…

– Это не про нас.

– Ну, Кац, не вечно же тебе в арьергарде плестись? С твоей-то головой, опытом, хваткой…

– Вот как ты заговорила? А ведь совсем еще недавно крест на мне ставила. Во всех отношениях. «Слабак, голова дырявая, руки корявые»…

– Ну, между нами, таки чуть-чуть дырявая и слегка корявые. Но это исправимо! Только нужно пустить пыль в глаза необычностью упаковки. Либо строгой классикой.

«То-то, я смотрю, ты так скрупулезно следуешь собственным установкам», – едва не сорвалось с его языка, но он вовремя прикусил язык.

– Сама-то как?

– Будет хорошо. Личной жизни, если ты об этом, никакой. Забыла, как пахнет мужская подмышка на рассвете…

– Потом пахнет. Как и женская. Что твой бизнес? Кормит?

– Черным хлебом с то-оненьким слоем дешевого маргарина раз в день. Профнепригодна, как оказалось.

– На что же живешь?

– Так, подрабатываю по мелочам.

– В какой области?

– Неважно. Сфера обслуживания. Говорю тебе, это всего лишь подработка. Утром зарплату получила – чуть не зарыдала. Квартира, коммунальные мелочи, транспортные расходы, долги в три места – вот и остается пшик. И куча долгов.

Она достала дешевую сигарету и, щелкнув раз десять дешевой зажигалкой, прикурила. – А как ты живешь? Когда позвонил, думала, другое увижу. Представляла себе, что одет с иголочки, галстук повязан опытной и любящей женской ручкой. Манжеты рубашки идеально поглажены. Мне никак не давалось вот это место, вокруг пуговичек, – она дотронулась до его руки, и он вдруг понял, что ее прикосновение перестало его волновать.

– Дети у вас есть?

– Две девочки. Соня и Аня.

– Тоже Соня и Аня? Как у нас?

– Те же Соня и Аня. Других не предвидится. Пока… Я не женат, если тебе это интересно. Был дважды – но оба брака оказались такими же неудачными, как первый.

– Про тебя не скажешь, что ты износил хотя бы один башмак, прежде чем снова жениться. Погуливал, наверное, задолго до нашего расставания, а за праведным гневом по поводу моих измен прятал чувство вины за свои.

– Думай, что хочешь… – Он посмотрел на часы.

– Восемнадцать лет… Из жизни не так просто выкинуть. Я хочу тебе сказать, что ты был и остаешься лучшим мужчиной моей жизни!

– Взаимно. – Он вынул из стаканчика салфетку с резными краями и вытер лоб. – Мы оба охотились на безрыбье…

– Так зачем ты меня позвал, Илюшенька? А то время идет, а мы все еще церемонию обнюхивания не завершили. Чего хотел-то? Денег занять? Так я бы рада, да тумбочка с твоим уходом опустела. Кстати, у Сонечки принтер сломался, а Анечка хочет пойти на курсы дизайнеров. Если захочешь помочь… изыщешь возможность, будем благодарны.

– Про занять я понял: это ты – чтобы укусить в очередной раз? Знаешь ведь, что у женщин я не занимаю.

– Мужской шовинизм в сахарной пудре джентльменства? За это я тебя, Кац, и бросила. Шовинизм – это не когда не занимают, а когда возводят это в принцип да еще и помахивают перед носом у униженного. Каким ты был, таким остался… Ладно, мне некогда. Выкладывай, чего хотел.