Анжела Беленко - Танцующее окошко. Сказочные истории, рассказы, стихи

Несколько метров она пронеслась над берегом, успела ощутить лёгкость и невесомость, на мгновение испугалась высоты и… Следующий порыв ветра швырнул её в воду рядом с берегом, откуда пелёнка была благополучно извлечена и развешена для просушки.

Неизвестно, чем бы кончилась её жизнь (малыш бы вырос или сама пелёнка порвалась от частых стирок), но этот её кратковременный полет имел неожиданные последствия.

– Пап, а почему пелёнка полетела? – спросил детский голосок где-то рядом.

– Ну, понимаешь… – и последовали какие-то мудрёные слова о парусности, о площади поверхности, давлении, сопротивлении, скорости, подъемной силе.

– Ладно, пап, я всё понял!

И мальчуган побежал смотреть на краба, только что вытащенного из воды.

А его отец, который, видимо, привык к такому финалу всех научных разговоров с сыном, замолчал и что-то стал чертить на песке. Увлечённый своими чертежами, он даже не заметил, как семья с малышом стала собираться, как расплакался малыш, не желая расставаться с бассейном, и успокоить его смогла только бутылочка с кашей.

Когда мужчина поднял голову, семьи с маленьким ребенком уже не было. Только на кустике осталась висеть забытая детская пелёнка. Он оглянулся в поисках малыша и его родителей, но их нигде не было видно. Пеленка успела высохнуть и светлым пятном выделялась на тёмной зелени куста.

Мужчина подошел к кусту, взял в руки белый мягкий прямоугольник, повертел его в руках.

– Пап, что ты делаешь?

Сын уже вдоволь налюбовался крабом и вернулся к отцу.

– Лёшка, давай сделаем воздушного змея. Или парусник. Хочешь?

– Ладно, пап. Только очень есть хочется, пойдем домой!

– Верно, дома и инструменты есть, и реечки, пойдём.

Они ушли и унесли с собой маленькую белую пелёнку…

…Очень скоро ей предстояло стать парусом моей первой самодельной яхты, и я надеюсь, что о такой судьбе она втайне мечтала!

Каким ветром занесло семя подсолнуха на эту лесную полянку, не знал никто. Может, мышь-полёвка уронила или птица какая-нибудь… Простые полевые цветочки только удивлённо качали головками, глядя на высокий, стройный стебель диковинного цветка, возвышавшегося среди них. Сам же он рано начал осознавать свою особенность и очень гордился этим.

Не знаем, все ли подсолнухи обладают ораторским даром и философским складом ума, но этот, возможно оттого, что вырос не в толпе себе подобных на чьем-нибудь огороде, определённо имел дар красноречия. Поскольку его никто не перебивал и не вступал с ним в спор, самомнение нашего подсолнуха росло вместе с ним. Поглядывая свысока на цветочную мелочь, росшую в изобилии вокруг, он с каждым днём становился всё более горделивым и надменным. Сначала подсолнух разговаривал мысленно сам с собой, не желая вступать в разговор с «этими лютиками», как он окрестил цветочный народец. Но мысли не давали ему спать, и очень хотелось хоть с кем-нибудь ими поделиться.

– Эй, вы, там, внизу! – неожиданно раздался голос подсолнуха, и все цветы дружно повернули свои головки в его сторону.

– Вы знаете, кто я? – продолжал подсолнух.

Цветочки промолчали. То ли из-за робости, то ли действительно не знали, как называется цветок, который вырос среди них.

Не дождавшись ответа, подсолнух высокомерно, с расстановкой произнес:

– Я – Солнце-на-Земле, да будет вам известно. Посмотрите на то солнце, которое в небе. Да, оно светит и греет, но каждый вечер оно исчезает за тем лесом. А как часто тучи его закрывают! И вообще, вы заметили, что оно движется по небу вслед за мной: куда я повернусь – туда и оно?

Цветочки, поражённые тем, что «Жёлтый Великан», как они называли между собой подсолнух, заговорил с ними, дружно закивали головками. Получив это молчаливое одобрение, подсолнух продолжал:

– Вы, мелкие, что вы знаете о жизни! Мне с высоты видна вся наша поляна от края до края. Солнце специально поднимается каждое утро за рекой, чтоб принести мне в дар свой свет и тепло. Это я указываю ему его путь!

Подсолнух разглагольствовал непрерывно, а назавтра всё повторилось сначала. О себе он мог говорить бесконечно.

– Я – король, а вы – мои подданные, – заявлял он цветам.

Так продолжалось довольно долго, до конца лета. Приближался сентябрь. Голова подсолнуха стала тяжёлой от созревших семян, но он держал её высоко и гордо, как золотую корону.

– Смотри, подсолнух!

Вихрастый, загорелый мальчишка бежал вслед за приятелем, катившим на велосипеде. Тот притормозил и, оставив велосипед на тропинке, вслед за своим другом подошёл к гигантскому цветку.

– Огромный какой! А семечек-то сколько!

И недолго думая, они стали рвать и крутить эту царственную венценосную голову!

– Не смейте!!! – закричал подсолнух. – Не сме…!!!

И остался стоять на поляне одинокий стебель с поникшими листьями.

– Всегда найдется кто-то сильнее тебя, – прошептала маленькая гусеница, притаившаяся под листом подсолнуха, – жил бы себе тихо, как все, не высовывался бы… Выскочка!

Что было дальше, мы не знаем. Скорее всего, семечки подсолнуха поджарили да пощёлкали приятели-мальчишки, но может быть, его оставили на семена и посеяли следующей весной…

А на поляне подсолнух ещё долго вспоминали. Цветы шептались между собой: «Король сложил голову. Ах, если бы не он, нам бы всем несдобровать!»

Старый репейник-многолетник, многое повидавший на своем веку, долго-долго думал и потом тихо произнёс, но слова эти вмиг разнеслись по поляне:

– Из земли пришли мы и в землю вернёмся. А Солнце, посмотрите, оно по-прежнему на небе.

И цветочки дружно закивали головками.

В старом парке хозяйничает осень. В этом году она как никогда солнечная и сухая. Поредевшая листва пропускает косые лучи предзакатного солнца, они нежно золотят верхушки деревьев.

Пусто в старом парке. Одинокая пожилая пара неспешно прогуливается по аллеям да художник пишет этюд, торопится ухватить ускользающую красоту парка при заходящем солнце.

Не слышно детских голосов: школьники с утра сидят за партами, после обеда делают уроки, а мамы с колясками приходят сюда только утром. Осенние каникулы кончились, темнеет рано.

Художник что-то тихонько насвистывает, а потом неожиданно для самого себя нараспев декламирует:

Рука его, в которой зажата кисть, наконец сделала тот самый долгожданный мазок. Художник успел поймать и запечатлеть на холсте этот прощальный отсвет, после которого опускаются сумерки.