Анжела Беленко - Танцующее окошко. Сказочные истории, рассказы, стихи

© Анжела Беленко, 2016

Корректор И. В. Смирнов

Иллюстрации А. Н. Беленко

Рисунок на обложке Мария Беленко

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жила-была каша.

Не ананасы-в-шампанском, не бульон-с-профитролями, короче говоря, простая каша. В меру сладкая, в меру горячая, не подгоревшая, без комков. И всё-таки ей чего-то не хватало.

Прилетали синицы и щеглы, прибегали белки и бобры. Все пробовали кашу, все хвалили. А потом уходили и больше не возвращались.

– В чём дело? – беспокоилась каша. – Чего во мне не хватает?

Но никто не мог дать ей ответ.

– Может, сахару добавить? – размышляла каша. – Нет, слишком приторно будет, вообще никто в рот не возьмет!

– Может, соли? Но ведь так и пересолить недолго! – сокрушалась она.

Изо всех сил крепилась наша каша, стараясь не расплакаться, чтоб этой самой соли не добавить.

– Так ведь можно из мягкой и нежной превратиться в крутую и рассыпчатую! – горевала она.

И вдруг её осенило:

– Маслица! Маслица мне не хватает!

И вот, пригласив в свою компанию масло (которое, между прочим, тоже томилось в одиночестве, не зная, куда себя девать, и чуть было не стало топлёным маслом!), наша каша, наконец, успокоилась, приободрилась, похорошела.

И ждёт, опять ждёт.

Что придут, и попробуют, и останутся.

В. В. Калинину, моему попутчику

Все цветы в этом доме были обычными комнатными цветами. И только этот был какой-то странный: ни стебелька тебе, ни листиков. Кактус, одним словом.

– Милые вы мои! – каждое утро хозяйка хлопотала около цветов, поливала их, рыхлила землю, обирала пожелтевшие листья.

– Ах, они чудесны! – восклицали гости, любуясь цветами.

Кактусом никто не любовался. Его редко поливали. Впрочем, он и не нуждался в поливе, как эти неженки-цветы!

Он гордо топорщил свои иголки: только тронь! Но душа… Душа у него была совсем не колючая!

– Ах, если бы кто-нибудь захотел поговорить со мной! Ведь я столько знаю! Я так долго живу на свете!

Но легкомысленным цветам было не до него. Они шушукались, хихикали и поддразнивали друг друга. У них всего и забот-то было, что красоваться друг перед другом да хвастаться очередным бутончиком.

Кактус был одинок на большом, уставленном горшками подоконнике. «Одиночество в толпе», – горестно думал он. По ночам кактусу не спалось – старческая бессонница, знаете ли. Он сочинял стихи и мечтал.

Мечтал о том, что кто-нибудь услышит их и скажет:

– Ну и ну! Да ведь у этого кактуса – душа фиалки!

1.

В этой квартире было много стульев. Здесь жил композитор, к которому часто приходили его ученики и поклонники. Они подолгу сидели, пили чай, слушали очередное музыкальное творение композитора и искренне восторгались. Стулья считали себя причастными к славе хозяина, мнили себя большими персонами и поэтому горделиво изгибали спинки и ни на кого из мебели внимания не обращали.

Важнее их был разве что круглый вращающийся табурет, который стоял около фортепиано. Он был немногословен, погружён в свои мысли и не говорил, а изъяснялся.

– Мы с хозяином музыку пишем, – изредка произносил он.

Стулья почтительно замолкали, признавая его превосходство, ожидая, что он еще что-нибудь скажет, но табурет снова погружался в свои мысли, возможно сочинял новую сонату.

Кто знает, может быть, именно он вдохновлял композитора, ведь недаром, потирая длинные нервные пальцы, тот обязательно должен был крутануть табурет туда-сюда, прежде чем открыть крышку инструмента.

Это стало ритуалом с незапамятных времен, и в такие минуты все в доме ходили на цыпочках и говорили шёпотом.

2.

А в прихожей стояла низенькая трёхногая скамеечка. Никто уже и не помнил, когда она появилась здесь. Давным-давно, когда композитор был ещё маленьким мальчиком и учился завязывать шнурки на ботинках, скамеечка поддерживала его. А теперь детей в квартире нет, и только экономка иногда ставит на скамеечку свою тяжёлую хозяйственную сумку. А та скрипит тихонько, покачиваясь на своих трёх ножках.

Порой, когда в прихожую распахивались большие стеклянные двери гостиной, скамеечка могла любоваться шикарными стульями, но не осмеливалась заговорить с ними. Всё равно они бы ей не ответили, ведь они были почти что кресла!

Стул, который стоял в гостиной около двери, был не таким высокомерным: на нём спала хозяйская кошка, точила о его ножки свои когти, и поэтому вид у стула был довольно потрёпанный. Возможно поэтому, он иногда снисходил до беседы со скамеечкой. По-настоящему это нельзя было назвать беседой, ведь говорил один стул, а скамеечка только слушала и скромно молчала.

– Я ведь раньше у окна стоял, а теперь меня к двери передвинули! Так недолго и на свалке оказаться или – страшно подумать! – в камине! – жаловался он.

И скамеечка искренне сочувствовала ему. Видя это, стул даже как-то снисходительно заметил:

– Вот если бы у тебя была четвёртая ножка, называлась бы ты банкеткой и тебе, пожалуй, нашлось бы место в гостиной. Для кошки… – в сторону добавил он.

«Четвёртая ножка!» От такой головокружительной перспективы у скамеечки захватило дух. Но как? Как отрастить эту самую ножку?! Оставалось только мечтать.

Иногда по ночам в своих снах она становилась банкеткой с красной плюшевой обивкой и изогнутыми, как у стульев, ножками. Но наступало утро. Скамеечка по-прежнему была трёхногой и стояла в прихожей.

3.

Экономка шла открывать входную дверь и в очередной раз споткнулась о маленькую неприметную скамеечку, которая при её появлении всегда старалась съежиться и забиться под вешалку, но часто не успевала.

– Боже, когда же, наконец, выбросят эту рухлядь?!

– Мы с ней ровесники-и-и-и, дорогая Марьвасильна-а-а-а! Тогда и меня – в ого-о-о-нь, на пла-а-а-ху! – пропел хозяин, выходя в прихожую навстречу своему гостю, художнику. Композитор слегка побаивался своей экономки, которая прежде была ему няня и имела собственное мнение о его таланте.