Татьяна 100 Рожева - Жжение. Женские рассказы

Несколько «па-де-де» его розового стеснения и её профессионального мейкапа случились в темном коридорчике у дверей «школы», в остывшем сквере. Спросить хотелось, но не спрашивала. Он догнал сам, прокатившись по уже крепкому льду замерзших кратеров, присыпанного перхотью снежка. «Что будет на экзамене, не знаешь? Говорят, валят? Пересдача почём? Может, щас дать?» – «Да выучи лучше, пригодится. И потом, деньги тебе понадобятся, ты же вроде жениться собирался…» – «Я-то собирался… Не на ком…» – «А ты сказал ей о своих чувствах?» – «Сказал». – «А она что?» – «Ничего» – «Как – ничего!? Что-то она должна была ответить!» – «Ответила» – «Что?» – «Я привыкла, чтобы меня содержали. Ты не потянешь, сказала. Она права. Ей двадцать, а мне тридцать шесть… Разница поколений…»

Педикюр

Цвет педикюра соответствует её утреннему настроению – страсть, но буржуазная, немного крови, но венозной, не артериальной. Этот оттенок сдержанного пурпура встречается у Босха и Дали. У гениев обострённый цветовой «слух». Цвет – это формат эмоций, партитура, если угодно. «Если угодно» звучит в её голове с интонацией знакомого нищего художника, записавшего себя в таланты и, видимо, на этом основании вступавшего с ней в бессмысленные экзистенциальные споры. Забавным оборотом «если угодно» он пытался придать весомости себе и аргументам, при этом так беспомощно вскидывал немытую голову, что лишь перекрасил в свою интонацию старый оборот речи. Неуспешный мужчина не имеет права на безапелляционное высказывание собственного мнения. Сначала приложи усилия, чтобы что-то представлять, а потом открывай рот. И это тоже форма – этическая, социальная. Форма должна быть во всём, ибо она и есть суть гармонии…

Победив в мысленном монологе, она опускает взор к своим туфлям с приоткрытыми пальцами и прямоугольниками ярких ноготков, слегка скруглённых по линии кутикулы. Сланцы, в которых здесь ходят все без исключения, ―ужасны. Пальцы плющатся, словно выдавленные краски. Растянутые майки не менее отвратительны. Обувь и одежда должны придавать форму. Форма это… а впрочем, эта мысль уже сформулирована.

В том месте, где теплый асфальт утыкается в прохладные плиты, она сворачивает в уютную тень кафе: десяток мозаичных столиков под заштопанной солнцем крышей. Та же штопка в высветленных дредах бармена – высоком парне в мешке «майка-джинсы». Голубая слюда его глаз взята из мозаики столешниц. Блеснув лазурью, он приносит латте в чашке с блюдцем, белоснежном в его загорелых пальцах.

– Yourcoffee, Madam!

Восточная мелодия извивает молочную виньетку кофе, копируя его дреды. Солнечные пальцы блуждают по цветным клавишам мозаик, зажигают их, не дотрагиваясь. Где-то за плетённой бамбуковой прохладой – море, замершее еле уловимым солёным ароматом. «Мадам» целует молочную пену кофейно-морского коктейля.

Сердитый араб вталкивает в кафе негритянку, похожую на начатую плитку шоколада. Краски её цветастого платья блекнут в прохладе тени. Она упихивается в кресло за единственным здесь большим овальным столом и сливается с неподвижностью воздуха.

«Мадам» ставит чашку в блюдце. Виньетка томно выгибает спину, не подозревая о смерти на фарфоровой стенке.

Возникшая из тени филлипинка в застиранной зелёной юбке кивает негритянке и усаживается рядом с ней. Солнечные пальцы вышивают на лицах женщин оживление при появлении ещё двух – толстой, в шортах, и в сарафане, с обвисшей грудью, вплетая их в общую картину овального ожидания. За девушкой в джинсах и желтой заколке входит дама в натянутой на растекшейся груди фиолетовой майке и профессиональной улыбке.

– Good morning, ladies! – поставленным голосом произносит дама, садясь с крутой стороны овала.

Женщины роются в сумках, извлекая блокноты и ручки. Фиолетовая диктует названия цветов, словно считывая их вокруг себя: «Red, yellow, orange, green, blue, pink…» Нестройный хор повторяет.

Прохладный латте с податливо изогнувшейся виньеткой не спасает «мадам» от раздражения дюжиной ног в сланцах, оккупировавших её пространство гармонии, словно варвары цветущую страну. Еще одна пара ног в этом шлепающем уродстве приближается к ее столику.

– Anything else? – склоняется над ней бармен, небесно подмигнув.

– Что здесь происходит!? – спрашивает она, кивнув на женский хор, и дублирует вопрос по-английски, брезгливо дернув плечом.

– Курсы «Английский для прислуги», – отвечает парень.

– Ты говоришь по-русски? Откуда? – Она приподнимает удивлённую бровь.

– Были курсы «русский для барменов», – смеётся парень.

– Серьёзно?

– Шучу. Бабушка из России.

Его выгоревшая майка и дреды выгодно оттеняют голубизну глаз и легкий румянец на скулах. Она задумывается о сочетании этих цветов на живом лице, притом, что на холсте они бы не смотрелись так гармонично.

Подчиняясь её взгляду, парень садится рядом. Солнечные пальцы ласкают его загорелую кожу с почти детским пушком и принт на майке, висящей на ключицах. Её раздражает не столько отсутствие в нём какой-либо формы, сколько его неформатная молодость. Они почти ровесники, но она старше не на несколько лет, а на целую жизнь, на тот опыт измены себе, что вырывает из детства навсегда…

– Тебе можно сидеть с посетителями? – тоном замечания спрашивает она.

– Мне всё можно! Я тут один за всех! И в баре, и официант, и товар принимаю и пол мою, когда уборщицы нет. Где они еще такого ловкого парня найдут? И потом, нет же никого, кроме этих курсов!

– Здесь всегда так?

– Ну да! – Лазурь его глаз смеётся вместе с ним. – Утром и вечером только народ бывает, днем пусто! Поэтому курсы пустили. Надо же денежку зарабатывать. Мы от моря далеко, зато и аренда намного меньше!

Он выпрыгивает из кресла, мелькнув худыми локтями и, поколдовав в тёмном баре, ставит две чашки латте с виньетками в виде сердечек.

– Подарок от заведения!

– Благодарю, – она этикетно улыбается, качнув туфлей. Вспыхнувший на солнце лак педикюра захватывает его взгляд. Лучи взбивают искристую пену до искренности…

– Ты пойдешь сегодня на море? – Он переводит взгляд с её ног на большую грудь, фантастичную на стройном теле, и к глазам, манящим строгостью.

– Наверно… – небрежно отвечает она.

– Хочешь, пойдем вместе?

– Знаешь… я не очень люблю таких… – Она делает улыбку милой, но глаза правдивей.

– Таких как я? – договаривает он.

– Не обижайся. Да.

– Можно узнать: почему?

– Это долго объяснять… – Движение плеч подчёркивает бессмысленность формулировок.

– И все-таки?

– Твои дреды, так они, кажется, называются…

– А что с ними? – тянет он себя за косичку.

– Их же, вроде, мыть нельзя…

– Понюхай! – наклоняет он голову.

Она осторожно втягивает воздух.