Елена Алексеева - Матильда танцует для N…

И вновь она услыхала аплодисменты.

– «Мне аплодируют, потому что другие так не умеют. Теперь уж и публика меня не видит – слишком высоко. Отчего театр – и вдруг без крыши? Меж тем летать вовсе даже не трудно! И как это я раньше не догадалась? Ведь ничего нет проще… и почему только не летают люди? – Она решила, что прямо сейчас изобрела рецепт свободного полета.

– Всего-то и нужно – оттолкнуться ногой от земли, и лети себе как птица!» Она грудью раздвигала упругий, тугой воздух, разглядывая зеленеющий внизу луг и голубую ленту ручейка.

Шурша шелковистыми крыльями, промахивали мимо нее гигантские бабочки – и они также были танцовщицы. Кувыркаясь в воздухе, бабочки проделывали ловкие танцевальные pas; крошечные ножки были обуты в балетные туфельки. Яркие крылья трепетали точно шелковые флаги. На их тонких пальчиках блистали яркие перстни. Малечке захотелось стать одной из этих бабочек, но при попытке повторить их кульбиты у нее закружилась голова. Она постоянно помнила про свою бескрылость и знала, что напрасно взмахивает неоперенными руками. То и дело с криками проносились птицы, крыльями задевая голые плечи. Порой ей хотелось передохнуть, и тогда она планировала вниз, спрыгивала на траву – и вновь аплодировали ей невидимые зрители. Но теперь уж она была небожительница. Оттолкнувшись ногой от земли, опять взмывала вверх – и опять плыли мимо облака… И даже не облака то были, – замечала она, а кисейные белые тюники из училищной костюмерной. Она дотрагивалась до них пальчиком – и те точно упругие белые мячики отскакивали в сторону.

Она долго бы так забавлялась, – но вдруг ей сделалось зябко, затосковалось по уютной привычной тверди. Она барахталась в воздухе, отыскивая опору. Воздух давил на грудь, трудно было дышать. И не дай Бог рухнуть с этакой высоты! Меж тем, сгустились сумерки, стало темно. Непременно, непременно она разобьется! Черная пропасть разверзлась внизу – страшная бездна ночного кошмара. Может быть это сон?

– «Да ведь я сплю – это сон, сон! – придумала она себе спасительную мысль. Ей хотелось проснуться, стряхнуть наваждение, но по-прежнему вокруг нее был темный и зыбкий воздух. Хватаясь за пустоту, она почувствовала, что падает, отчаянно закричала – и не услышала своего крика. Ветер засвистел у нее в ушах.

И вдруг все переменилось. Она сидела за нескончаемо длинным столом, противоположный край его терялся в голубом чаду. Государыня, вздернув подбородок, встряхнув кудрявой головкой, повелительным жестом подозвала незнакомого танцовщика. Затянутый в балетноее трико молодой человек, держась подчеркнуто прямо, подошел к императрице и склонил напомаженный пробор. Надменно-нежным голосом Государыня велела ему подавать пирожки. И вот уже множество танцовщиков в бархатных колетах, мягко ступая, одновременно со всех сторон понесли тяжелые блюда. За отсутствием места на столе блюда ставились одно на другое, – так что вскоре выстроились странные пирамиды… Матильда с тревогой наблюдала, как кренилась, грозя обрушиться, ближняя к ней шаткая конструкция. Почувствовав неудержимый голод, наша барышня потянулась было за пирожком, – но голос классной дамы возмущенно зашептал прямо над ухом: «фи, как не стыдно! Видимо напрасно похвалил вас Государь! А ведь считались приличной воспитанной барышней! Как можно? И разве уж дома вас пирожками не кормят?»

Вздрогнув, она оглянулась. За спиной блестели стекла пенсне, и черный шнурок качался точно маятник. Возмущенно ползли вверх подрисованные брови.

Сконфузившись, она отдернула руку. И в ту же секунду почти вплотную, придвинулись к ее лицу два смеющихся голубых глаза. Испытав безотчетное счастье, она рассмеялась, – но обладатель прекрасных глаз сварливым голосом проговорил: «На чужой каравай не раскриватт ротт…» – она узнала интонации преподавателя классического танца Иогансона. (Тот имел обыкновение не слишком-то к месту употребить порой русскую поговорку, забавно ее при этом коверкая и произнося русские слова с едва уловимым смешным акцентом). От всех этих нелепых несоответствий Малечке стало смешно. Кто-то крепко и нежно сжал ее пальцы. Она расхохоталась – стол заходил, заколебался; звеня, посыпалась с него посуда. Матильда нагнулась и со смехом стала подбирать осколки…

Она проснулась от собственного смеха. – «Какой странный и глупый сон», —удивилась она и тут же заснула вновь. И вновь снилось ей что-то сумбурное, сверкающее, невыразимо приятное…

Поутру она открыла глаза и зевая глядела на потолок, на изразцовую печку в углу. На белых изразцах дрожали желтоватые отпечатки окон, перечеркнутые голубыми тенями веток. Ветки качались от уличного ветра – и тонкие тени тоже качались, дрожали на белых печных изразцах. И эти изразцы, и трещинки, и тени от веток она знала наизусть с раннего детства. Матильда закинула руки за голову, потянулась и, продлевая сладкий зевок, блаженно выдохнула.

Что-то важное случилось вчера вечером. Да! похвала Государя!.. Но кроме успешного выступления, кроме лестных слов императора было что-то еще, – что такое радостное, веселое. Какое-то важное событие произошло вчера и лежало теперь на дне души золотым кладом…

Она села, откинулась спиной на теплую, пропахшую вчерашними духами подушку. И вдруг ясно припомнила все: как Государь приказал ей умножить славу русского балета, как шла она потом об руку с царем – и остальные выпускницы, фальшиво улыбаясь, не могли скрыть зависти. Но даже не это было главным!.. Что-то другое – приятное, странное случилось вчера вечером. Оттого и полнилась душа неосознанной радостью, восхитительным предчувствием счастья.

– «Что-то было важное, прелестное. Ах, да! Наследник Николай Александрович!.. Его взгляд, от которого замирает сердце. Странное противоречие его холодноватых и одновременно ласковых глаз. А ведь я в него влюбилась…»

Блаженно застонав, она с размаху упала в подушки.

От воспоминаний у нее сильно забилось сердце. – «Нет уж, воля ваша, – не могу я валяться в постели, когда так прекрасно устраивается жизнь!..

В груди у нее будто распрямилась тугая пружина. Нужно было прямо сейчас в эту самую минуту бежать, действовать!.. нужно немедленно что-то предпринять – чтобы повторилась опять та вчерашняя, радость.

Она вскочила – и в одной рубашке, босиком стояла на полу, прислушиваясь к дыханию спящей сестры.

– Юля, Юля!.. проснись! Да что же это! – Босыми ногами она прошлепала по свеженатертому липковатому паркету к кровати сестры. Та спала так тихо, что не слышно было дыхания. На шее под молочно-белой кожей едва заметно вздрагивал родничок пульса. Почувствовав взгляд, сестра шевельнулась, дернулись подложенные под висок розовые пальцы.