Елена Алексеева - Матильда танцует для N…

И как потом, оперев подбородок на белую кисть, вполоборота он на меня поглядывал. С каким вниманием и участием слушал… и согласно кивал, время от времени поднимая небесные синие глаза. Ах, невозможно ведь было не влюбиться. Вот я и влюбилась», – рассеянно улыбаясь, она смотрела в спину кучера Василия. Мерно покачиваясь, эта широкая ватная спина маячила перед глазами – и отчего-то глядеть на кучерскую спину было приятно и весело.

Взъерошенные воробьишки, возбужденно чирикая, прыгали точно пуховые серые мячики возле желтоватых кучек навоза. С веселым писком, с сухим, коротким «ф-р-р-р-х», происходившим от нервного трепетания проворных крылышек, воробьи вспархивали из-под копыт лошадей, не обращавших на них ни малейшего внимания.

– Влюбилась с первого взгляда. И как Татьяна в Онегина безответно. Поздравляю, голубушка – случилось то, что рано или поздно случается со всеми… вот и тебя настиг неизбежный недуг! Со вчерашнего вечера полку влюбленных прибыло. Безнадежно влюбленных… – уточнила она и вздохнула.

Где-то глубоко в груди, в солнечном сплетении – там, где предположительно располагалась душа, зарождался веселый сквознячок, трепетала весенняя загадочная радость. Было приятно осознавать, что и она не избежала общей участи, – так же как и все оказалась подвержена настоящему серьезному чувству. И почему-то непременно хотелось ей, чтобы было как у всех.

– «Ах, неужели это произошло со мною? и чем только все закончится?..» – она вертела головой, машинально напевая один и тот же куплет надоевшей серенады.

На углу Невского и Малой Садовой, возле магазина Соловьева щеголеватый приказчик в форменном сюртуке, прислонясь к витринной штанге, доедал обернутый в промасленную бумагу бутерброд и перед тем как в очередной раз откусить, зачем-то внимательно и подробно его осматривал. Маленькая рыжая дворняжка сидела возле начищенных штиблет и напряженным взглядом следила за рукой с бутербродом. В возбуждении собака вскакивала – потом вновь садилась, неловко пристраивая под себя хвост. Трясла ушами, умильно облизывалась и, напоминая о себе, то и дело тихонько подлаивала. Весь вид дворняжки выражал самую дружелюбную преданность. Виляя хвостом, она привставала на задние лапы, вертелась и повизгивала – и словно бы даже просительно улыбалась… В какой-то момент риказчик присел на корточки и протянул собаке остаток бутерброда (при этом то и дело опасливо отдергивал руку). Собака мигом выхватила бутерброд – и запрокинув голову, щелкнув зубами, мгновенно его проглотила. После чего произвела молниеносный выпад в сторону приказчика и благодарно лизнула его в губы. Тот вскрикнул, со смехом отпрянул. Брезгливо сморщившись, сплюнул, вытер рот тыльной стороной ладони, погрозил собаке кулаком. И вдруг, присев на корточки, обнял собаку за шею. Дворняжка радостно встрепенулась и с восторженным натиском в одно мгновение вылизала длинным малиновым языком все приказчиково лицо. Тот вскочил и с криками «Фу!.. фу! Ах, ты…» – зажмурился, чихнул, замахал руками и со смехом убежал внутрь магазина. Собака почесалась и вновь с довольным видом уселась у входа в магазин. Роняя голову то вправо, то влево, она дружелюбно и внимательно вглядывалась в прохожих.

– «Господи, до чего же они все милые!.. – Проводив веселым взглядом беззаботно чесавшую за ухом дворняжку, Матильдочка потянулась так сладко, что хрустнуло где-то в позвоночнике. – Почему когда влюбляешься, все кажется таким прекрасным? – она не замечала, что говорит вслух. Меж тем высказанные вслух мысли помогают осознать самые смутные чувства и желания. – Выходит, до вчерашнего дня я ничего не знала о любви. Как это весело и одновременно как страшно – влюбиться по-настоящему. Например, ты влюбилась в одного, а любишь почему-то всех вокруг! И этого смешного приказчика, и эту трогательную рыжую собаку… И знаешь, что пойдешь на любые глупости, на любые безрассудства, только бы еще разок хоть мельком взглянуть… на него, на Николая Александровича! И чтобы опять мы с ним говорили, чтобы так же смотрел он на меня своими милыми голубыми глазами…»

В единое восхитительное чувство слились в душе радость и грусть. Печально знать, что твой предмет недосягаем. И зачем только не существует лекарства от любви? Нужно, чтобы была микстура… чтобы выпить залпом – и вот уж опять здорова, опять спокойна и не влюблена.

Но отчего-то ей хотелось и дальше быть влюбленной…

Маля Кшесинская росла в театральном мире, где были свои секреты и тайны. О некоторых она была осведомлена. Великие князья, к примеру, нередко увлекались балетными артистками и даже имели от них внебрачных детей. Вот именно увлекались: подобные связи обозначались такими вот намеренно легковесными словечками. Но чтобы любовь, взаимная и равноправная… – такого не было никогда. Чтобы великий князь (не говоря уж, наследник престола) полюбил танцовщицу (не говоря уж о том, чтобы на ней жениться), – это не могло быть в принципе. Слишком разное положение в обществе. Слишком высоко – на самой вершине – располагается синеглазый Николай Александрович. Как бы тривиально это ни звучало, она не его круга… он навсегда останется для нее мечтой… красивой мечтой.

И все же она не собиралась предаваться унынию. Весна и солнце и этот свежий влажный ветер – жизнь прекрасна!

– «Вот именно, целая жизнь у меня впереди. Молодость, любовь, блестящая сценическая карьера. И сколько горизонтов открывается передо мною теперь! Я красива, талантлива… я люблю танцевать! И, судя по вчерашнему успеху, у меня это прекрасно получается…»

Радость жизни кипела в ней, играла на румяных щеках, блестела в веселых глазах, светло и беззаботно оглядывающих такой же румяный и розовый весенний город. Губы барышни то и дело складывались в улыбку.

Предстоящий день начинался радостно и многообещающе.

– «Как мне быть, как мне быть теперь?..» – со смехом пропела Малечка Кшесинская, легко взбегая по чисто выметенным ступеням училищного крыльца, сохранившим полосатый след от дворничьей метлы.

В классе она занималась с особенным удовольствием и пока выполняла экзерсис, не раз ловила на себе ревнивые взгляды сокурсниц.

Любимый преподаватель классики, сумрачный и немногословный Христиан Петрович Иогансон, идя дозором вдоль стоявших у палки учениц, равнодушно опускал тяжелые темные веки (милый Христиан и не подозревал даже о присутствии своем в туманных девических снах). С неистребимым шведским акцентом, забавно, едва ли не на каждом слоге, расставляя ударения, во второй уже раз он негромко заметил: «Недурно, Кшесинская, – весьма недурно». (Из уст Иогансона это звучало как большая и редкая похвала, не доставшаяся за время экзерсиса никому кроме Матильды). И она знала, что преподавательское благодушие никак не связано с ее вчерашним успехом – равно как и с милостивым вниманием к ней Государя. Вовсе не таков был суровый Христиан, чтобы хвалить ученицу потому лишь, что она заслужила еще чье-то одобрение – пусть и самого монарха. Иогансон с его европейским демократизмом был решительно чужд российскому клевретству.