Сергей Цымбаленко - Сны Виктора Левашева

– У нас уже сверстан учебный план, – обращаясь к директору, сказала вечно усталая и озабоченная завуч Инна Александровна. – Родители и так жалуются на перегрузки.

– Будем внедрять постепенно. Начнем с профориентации в девятых-десятых классах. Там же есть шесть часов на факультатив, – предложила, одобрительно улыбаясь, Тамара Рафаиловна.

– Ах, постепенно. Тогда другое дело.

Они, видимо, понимали друг друга с полуслова.

– А еще наш молодой коллега поможет составлять отчеты о работе школы с учетом своих программ роста, с прекрасными картинками.

Так я попал в капкан. Работа с детьми стала моим личным увлечением, а красивые презентации и отчеты главным делом. Потом стали сокращать ставки, и Тамара Рафаиловна предложила что-нибудь преподавать, чтобы не терять ценного работника. Я сбежал.

К счастью, еще студентом, я увлекся радиовещанием – на городской студии придумывал литературные викторины для ребят. Моей гордостью была игровая передача «Капитан Книга». Каждый раз я увлекал юных радиослушателей в путешествие по мотивам литературных событий. Чтобы спасти Капитана, нужно было вспомнить, в какой книге происходило подобное происшествие и написать в редакцию. Например, плывем по реке на прогулочном катере, а компас взбесился, показывает не тот маршрут. Конечно же это случай из «Пятнадцатилетнего капитана» Жюля Верна. Ищи вредительскую железку. Писем от моих слушателей приходило рекордное количестве, и я получал помимо ставки хорошие гонорары. Только я собрался искать спонсоров, чтобы с лучшими читателями отправиться не в воображаемое, а в настоящее путешествие с приключениями на пароходе, как детскую редакцию вместе с передачей закрыли. Нас перевели в молодежку, где нужно по несколько часов трепаться в эфире и проводить глупые викторины, лишь бы держать внимание слушателей. Мне везло – позвали в газету «Голос молодых», где я и прозябаю. И тут куча рутины, никому не нужных материалов, пребывание в редакции, даже если нет работы. Сидишь, гоняешь с коллегами чай и не только. Но пока деваться больше некуда. Поневоле заснешь от скуки и тоски, едва доберешься до кровати. Она у меня просторная, удобная. Валишься, иногда даже не раздеваясь, и…

Я приехал освещать какой-то детский фестиваль. И застрял. Начался карантин из-за непонятной болезни. Открываю ящик в гостиничном шкафу с вещами, а оттуда насекомые вылетают и червячки ползают. Ужас. Гниение ни с того ни с сего. Только я собрался вычищать ящики, в комнату зашел высокий юноша с осмысленным лицом. Вылитой мой Капитан Книга. Он поддерживает исхудавшего парнишку в шортах, в больших глазах которого страдание и мольба, на влажный лоб налипли волосы.

– Надо немедленно к врачу! – говорю я.

– Оттуда не возвращаются, – отвечает юноша.

Он ведет больного приятеля в ванную, моет, вытирает полотенцем. Мальчика тошнит, несмотря на попытку сдержаться. На полу желчная лужица, как бывает после похмелья, когда в желудке не остается никакой еды.

Ребята уходят, а я понимаю угрозу происходящего. Для больных детей, которые исчезают, попадая к докторам, для себя лично.

Это сон. Я просыпаюсь, но не могу выйти из него, лихорадочно продумывая свои действия: все промыть, дезинфицировать, уничтожить грязные тряпки. Начать журналистское расследование под видом добровольческой помощи врачам… Стоп, зачем, я ведь проснулся у себя в квартире. Но несчастные дети остались там, во сне, без помощи. Если сны – это особая реальность, то я бросил там несчастных детей в трудную минуту, предал. Противно на душе, надо сделать попытку вернуться.

Засыпаю и оказываюсь в редакции. Детально вижу кабинеты, всех коллег. Захожу в комнату, которая служит нам кухней. Здесь газовый котел на ножках, он стоит на полу и сходит с ума – дребезжит и урчит. Да он же сейчас взорвется! Это чья-то диверсия против меня. Но при чем тут другие люди? Срочно прошу всех покинуть помещение, руковожу эвакуацией, а сам опять просыпаюсь. Взрыв прогремит без меня. Успокаиваю волнение тем, что это уж точно сон – в редакции никогда не было газа. На всякий случай поспешил в офис, проверить, как там. Все спокойно. Сотрудники сидят за столами, бродят со скучающим, но спокойным видом.

Вроде не сплю. Нужно воспользоваться этим и осмыслить происходящее. Сделал себе большую кружку кофе. Итак, сны овладевают мной, и то, что происходит в них для меня очень важно. Переживания сильнее, чем при просмотре ужастиков, не говоря про менее драматичную действительность. Я научился покидать сон в минуту опасности, когда сердце готово выпрыгнуть из грудной клетки – это, наверное, хорошо. Не хватает только умереть во сне от инфаркта. Представляю себе, как лежу в одинокой квартире, некому скорую помощь вызвать. В редакции хватились: «Где Левашов? Опять запил?» – «Хуже. Спит». Приходят, взламывают дверь, а я сплю, но уже вечным сном. Так не годится, хорошо, что срабатывает чувство сонного самосохранения. Но что делать с, возможно, дурацкой ответственностью за происходящее? В оставленном мною пространстве-времени – взрывы, пожары, эпидемии, гибнут детки. Возникшие при моем участии и брошенные очаги опасности – это жутко. Стоп, разве я виноват? Сон как кино, к которому я причастен, но он не подчиняется моей воле – вырвавшееся на свободу воображение.

– Эй, старичок, не найдется ли закурить? – спрашивает, глядя мимо меня Димон, которого в газете переделали в Демона Абрамовича из-за постоянно печального и задумчивого состояния.

– Ты же знаешь, что я не курю.

– Ах, да…

Может, он тоже спит, только наяву?

Можно запутаться, где реальность, а где сон. Черно-белая тусклая действительность больше похожа на сон, а сон с яркими картинками и событиями – на реальность. В той реальности со мной происходят серьезные трансформации.

Вот я ворочаюсь с боку на бок, потому что у меня в районе сосков два файла для информации. Я как бы флешка. Моя психика разлагается на несколько составляющих и должна быть переформатирована. Это очень неприятно и, по-моему, небезопасно. Надо просыпаться или менять лингвистический сон. Поворочался – и получилось. Теперь снятся «пустые» слова. в них нет смысли или образа. Как предметы без тени. На основе логического силлогизма вывожу – «слова без тени». Почему-то мучительное ощущение от этих слов. Может, мир теряет смысл? Сначала исчезнет смысл, а потом и сам мир. Я сканирую себя и размещаю в другую реальность сна как в компьютер.

Просыпаюсь от звуковых трелей. Звонит надувной игрушечный телефон. Я поднимаю трубку… Молчание, но я понимаю, что это мама. «Мама, мамочка, это ты? У меня все хорошо, ну почти. А как там?» Тишина. В этот момент я понимаю смысл выражения: «гробовое молчание».