Алексей Ивин - Хорошее жилище для одинокого охотника. Повести

Через несколько минут поезд прибыл в Логатов. Изрядно побитого Евланова сдали в милицию. Шаутин рассказал, как было дело, и, не дожидаясь, когда допросят Егора, ушел. Но и один, посреди ночных тревожных улиц, он чувствовал, что поступил подло. Когда подъезжали, уже готовый к выходу, он столкнулся в тамбуре с Егором. Тот стоял возле зарешеченного окна и утирался носовым платком, предупредительно покинутый всеми; при появлении Шаутина съежился, полез за папироской. Шаутин, увидев его, вновь замкнулся лицом; разговаривать было не о чем, обоим было неловко. Закуривая, Егор вдруг спросил:

– Ты куда едешь-то?

– В Логатов, – ответил Шаутин.

– Спасибо за выручку.

Шаутин взглянул на него подозрительно, не издевается ли, и произнес:

– Какая, к черту, выручка!

«Как тебя выручать, – подумал он со злостью, – если ты перед ним навытяжку стоял, словно так и надо…»

Такое вот неприятное происшествие – драка в поезде.

Такое Шаутин продемонстрировал непротивление злу насилием: не вступился за слабого, спасовал. И, разумеется, такое свое поведение простить себе не мог, вспоминал о нем, переживал. Это воспоминание преследовало его, оно всплывало без спросу, непроизвольно, вслед за минутным счастьем, как будто за тем, чтобы омрачить его, на вечеринке, с женщиной; оно отравляло жизнь. Так что отчасти он даже свыкся с ним, полюбил смаковать его. Он представлял, что сумел бы постоять за себя и отомстить за зряшное унижение, если бы встреча повторилась. Этим циклом самообвинения и мести все заканчивалось.

Встретившись с Евлановым на базаре, Шаутин задался вопросом, что его так раздражает в этом парне и почему ему так необходимо расквитаться с ним. В его ли это силах? Полегчает ли ему, если он восстановит свое доброе имя и справедливость? «Не лучше ли признать, – думал Шаутин, – что я далеко не смельчак, не сорвиголова, не корсиканец какой-нибудь, который решился на кровавую вендетту? Может, мне лучше забыть все и смириться? Плетью обуха не перешибешь. Какой из меня мститель, к черту! Да, но с другой стороны мне необходимо воспитывать волю, а не смиряться. Ведь чтобы жить, жить счастливо, уверенно, нужно побеждать, преодолевать свои слабости. Ведь это аксиома: каждый день идти на бой за жизнь и свободу, чтобы быть достойным их».

И Шаутин стал и с к а т ь в с т р е ч.

Однажды в воскресенье вечером он вышел из дому, надеясь на такую встречу, надеясь как-нибудь узнать, где живет его супостат. Вышел будто брачащийся лось. Затрубил громко и призывно. Однако на его трубный глас никто не отозвался. Побродив около часу, Шаутин остыл, подумал, что сегодня ему, вероятно, не повезет, и повернул обратно. «И что за развлечение я себе выдумал? – подумал он с насмешкой. – Сидел бы сейчас у Ленки, пил чай с тортом…» У Шаутина была хорошая женщина, Елена Зиновьева, и дело шло к свадьбе. Но теперь, поруганному, ему и с ней было неприятно видеться. Было вообще неприятно делать что бы то ни было, не восстановив прежде свою честь…

На ловца и зверь бежит, и в этот вечер Шаутину повезло.

Евланов стоял на крыльце пивного бара с двумя приятелями, которых Шаутин тоже встречал прежде – в пивнушках, в забегаловках. Шаутин тотчас сообразил, что нужно делать, и непринужденно, как если бы шел домой, свернул в подъезд соседнего дома. Для наблюдения подъезд не годился: пришлось бы выглядывать, привлекать внимание. Поэтому он поднялся этажом выше, чтобы наблюдать за Евлановым из окна на лестничной площадке. Из окна проглядывалась вся улица и крыльцо бара. Накурившись, Евланов с приятелями снова вошли в бар. «Налижутся сейчас», – подумал Шаутин. Ждать пришлось долго; сидя на отопительной батарее и поглядывая в окно, Шаутин терял сыщическое познавательное любопытство, тайную власть мстителя, который забавляется отсрочкой мести; он опять заскучал, засомневался, даже подумал, что все это глупость, а жизнь – она какая-то до того простая, величественная, что все эти искусственные с нею заигрывания, все эти мелкие страстишки вокруг нее почти непристойны. Он собирался покинуть свой наблюдательный пункт, руководствуясь этим отрадным соображением, но в это время Евланов и его друзья вывалились на крыльцо, хохоча и толкаясь, – широкие, открытые парни. Подшофе они вели себя очень непринужденно: чувствовалось, что теперь им сам черт не брат. Праздно, вальяжно, обнявшись они толклись и уходили по середине улицы, не обращая внимания на злые гудки автомашин. Веселые парни, дружная компания. Шаутин двинулся следом. На перекрестке один из них распрощался с двумя другими; вслед ему прокричали:

– Так не забудь: сегодня в десять!

Тот вяло отмахнулся: мол, знаю без напоминаний.

Они свернули с проезжей части и теперь не спеша шли по тому же тротуару, что и Шаутин. Он хоть и медленно, но приближался к ним. В его расчеты не входило понапрасну мозолить им глаза; нужно было узнать, где Евланов живет, встречаться же с ним, с выпившим и потому наверняка агрессивным, сегодня Шаутин не испытывал никакого желания. Не дай бог, опознает еще. Можно было перейти на противоположный тротуар либо вообще повернуть, однако (для себя) это означало бы, что он струсил, а этим подонкам только покажи, что ты их боишься, моментально пристанут. Поэтому, хотя его так и подмывало стрекнуть в ближайшую подворотню, Шаутин упрямо, не замедляя шаг, шел на сближение. Парни вдруг остановились, нагло ухмыляясь, и теперь уже было ясно, что они поджидают е г о. Шаутин похолодел; страх, знакомый ему в такие вот решительные минуты, сковал душу и разум, сердце бешено стучало, и пульс его отдавался в висках. Но этот страх не сломил самолюбивого упрямства; внутреннее упорное достоинство подсказывало ему, что паниковать нельзя; он скрепился и отчужденно, вызывающе и вместе с тем робко, вопросительно, бледнея посмотрел на Евланова. Пытался смотреть прямо в глаза, но не выдерживал – опускал взгляд. Чувствовал, что от страху с ним вот-вот случится медвежья болезнь.

– Слушай, друг!.. – непререкаемо загораживая дорогу, сказал Евланов. – Ты не за нами ли шастаешь? Я тебя что-то часто встречаю.

Евланов напустил на себя суровость и стал похож на молодого волка.

Страх достиг предела, но, при свидетеле и сохраняя достоинство, нельзя было обнаруживать его, поэтому, странно косноязыча под немигающим взглядом знакомых оловянных глаз. Шаутин ответил:

– Ну, так что же из того?

Чувствуя, что сдержанностью и одновременно уклончивостью подтверждает догадку Евланова, Шаутин легонько отстранил его, намереваясь пройти. Улица, как на беду, была пустынна: никого, кто мог бы вмешаться…

– Нет, ты постой! – вдруг заорал Евланов, наскакивая по-петушиному, ущемленный отстранительным жестом. – Где-то я тебя видел, и ты против меня выступал!