Алексей Ивин - Хорошее жилище для одинокого охотника. Повести

– Не выступал я против тебя, а прикурить просил, – нашелся Шаутин. – На улице…

Он понял, что не убедил Евланова, что эта образина, тужась скудной мыслью, действительно связывает с ним какое-то «выступление», не уйдет, пока не вспомнит, и драки не миновать; он и петушится-то именно для того, чтобы развязать драку. И Шаутин внезапно хладнокровно успокоился: он спокойно, презрительно посмотрел в круглые глаза Евланова и тихо, осевшим голосом, пренебрежительно и вместе с тем мягко, но так, чтобы сквозь мягкость прорывалось бешенство, сумасшедшая решимость в случае неповиновения даже убить, и напускная и в значительной мере действительная, сказал:

– Отойди.

Это подействовало, но Евланов не испугался, а как бы удивился дерзости. На миг самообладание покинуло Шаутина, потому что он понял вдруг, что в Евланове злоба не человеческая и нормированная, а патологическая. Болезненно побледнев, он готовился к худшему, но в это время второй парень, стоявший в соучастно-угрожающей позе, переменился в лице и сказал:

– Гоша, пошли отсюда: милиция!

Еще не видя сзади патрульной милицейской машины, но уже поверив, что избавлен, Шаутин отодвинул Евланова, зная, что драка ему сейчас даже выгодна.

– Гоша. Не связывайся с ним… Вспомни вчерашнее!

Евланов, очевидно вспомнив это «вчерашнее», встрепенулся, и оба, один – уговаривая, второй – упираясь, скользнули во дворик частного деревянного дома. Шаутин, точно во власти сна, чувствуя, что побежать на виду у патруля будет недостойно, ускорил шаг. Он не оборачивался, чтобы не знать, как далеко машина, но уже слышал жужжание мотора. Когда он наконец оглянулся, то увидел, что она сворачивает на перекрестке. И тогда он бросился бежать. В носу свербило от запаха распаренных репейников. Он бежал по кривому переулку, не переводя дух, до самой реки, а там спрятался в ивняке (и даже не спрятался, потому что прятаться опять-таки было бы недостойно, а просто вошел в кусты) и прислушался, сдерживая рвущееся дыхание, оглохнув за гулкой стукотней сердца. Кусты сухо щекотались листьями; ему вдруг вспомнилось, что в детстве, когда играли в прятки, он так же, как сейчас, замирая в азарте, спешил схорониться, пока тот, кто водит, добормочет свою считалку; и как тогда, ему захотелось с размаху скатиться в ложбину, ушибиться о плотную землю, чтобы ощутить наслаждение игрой. Он присел на корточки за кустами и притаился.

И вовремя, потому что Евланов и его приятель уже перелезали через забор совсем неподалеку от того места, где он затаился. Хвастливо, возбужденно, как удачливые налетчики, скрывшиеся от погони, они поспрыгивали на землю и двинулись в его сторону. Он присел ниже и поджался. Только бы им не взбрело в голову заглянуть сюда по малой нужде.

– Где-то я его видел, а где – не помню, – сказал Евланов. – Пачка эта мне знакома, точно говорю.

– Склероз у тебя, Гоша, на почве алкоголизма. Может, пил где с ним?

– Нет.

– Ну, ты думай, а я пошел, мне некогда.

– Давай! В десять – как штык. Мы ждать не будем, – сказал Евланов.

– А где ты денег-то возьмешь?

– Знаю одно место…

Они расстались. Евланов пошел дальше по берегу, а его приятель свернул в переулок.

Шаутин уже не напрягался, и сердце выровнялось, как и тогда, в детстве, если водящий, озираясь, ощупными криулями крался к нему, чтобы застукать, но поворачивал, разыскивал и застукивал других, а в ложбину все не догадывался заглянуть, так что пропадал интерес к игре, и хотелось крикнуть: «Да тут я, тут!»

Евланов едва маячил, когда Шаутин вышел из укрытия. Он двинулся было домой, но подумал, что ведь так и не узнал, где Евланов живет. «Впрочем, зачем опять нарываться на неприятности? Узнаю в адресном столе. – Он замедлил шаги и остановился. – Ну конечно, всегда ты так, на полдороге застреваешь! Надо все выяснить до конца. До конца! Чтобы не мучиться больше! Разумеется, легче забиться в норку, как пескарь, – премудрый пескарь, который любит свою тоску бездействия… Просто посмотрю, где он живет, а все остальное в другой раз».

Опасность миновала, но Шаутин не хотел дать себе передышки. Он злился на себя за то, что так перепугался, спасовал при этой встрече; в нем закипал гнев, поднималась ярость. По сути дела, его снова унизили, он снова смалодушничал. Мысль об этом приводила его в бешенство.

Он старался не терять Евланова из виду, полнясь упрямством, как обиженный мальчик, который убегал, прятался, дрожал, трусил и который еще надеется отомстить уходящему обидчику, хотя и не знает как. Эта черта была ему свойственна с детства: он не прощал обиду и, ослепленный гневом, снова и снова лез на рожон. Снова проигрывал и снова лез. И так до полного изнеможения.

Они уходили к окраине. Тропинка глохла, вилась по-за огородами среди свалок, нещадно вонючих в густом теплом вечернем воздухе. Наконец огороды, сбегавшие к реке, кончились, начинался луг и поле. Евланов перелез через изгородь последнего дома, наклонился к грядке, сощипнул луковое перышко – и пропал. Шаутин, упустив его, побоялся идти задворками; ближайшим проулком он вышел на улицу. Он легко подсчитал номер последнего дома по левой стороне. Улица Набережная, дом №96. В нем шевельнулась мстительность. В самую пору было уйти, но он медлил: его гордыня не была удовлетворена, недовольство собой не исчезло, интерес сохранялся.

Уже сильно свечерело. Из калитки напротив вышла босая девчонка с ведрами, простодушно оглядела незнакомца, прошлепала к колонке; пока она нацеживала воду и, скособочившись, возвращалась, Шаутин бездельно переминался. А когда калитка захлопнулась за нею и в воздухе повисла угомонная тишина, уютная от мягких огней, сочившихся сквозь зашторенные разноцветные окна, тишина, подчеркнутая отдаленными паровозными гудками, Шаутин вгляделся, вслушался в направлении дома №96, по-кошачьи подкрался к нему, озираясь, не наблюдает ли кто за его странностями, юркнул в ломкие акации, забился под стену, обращенную в поле и ограждавшую от посторонних взоров с улицы, и затих, чтобы сквозь шелест разбуженных веток различить дыхание погони. Но ничего не различил, любовно, ласкательно подумал про себя: «Игрок! Доиграешься…» – и ему захотелось хихикнуть. За воротник укатилась капля росы – Шаутин нервно передернул плечами.

Вдруг окно над его головой распахнулось и оттуда вылетел горшок с геранью.

– Что ты делаешь, изверг? Я соседей позову… – продребезжал старушечий голос.

– Мамаша, все соседи легли бай-бай. – Шаутин узнал Евланова. – Деньги! – или я устрою вам неприятности. Я ясно выражаюсь?.. Ты, когда легавый бумагу давал, подписывал или нет? Подписывал. Знал, что вернусь? Знал. Зачем подписал? Деньги на бочку, а то я тебе устрою сладкую жизнь.