Михаил Горовой - Бог, которого люблю

Прежде доводилось участвовать в мальчишеских потасовках, и не однажды. Обычно проигрывал тот, кто оказывался внизу, на лопатках. Но в этот раз Женька вызвал меня на поединок, да ещё при всем классе, и это слышала Наташа, к которой был неравнодушен.

До этого никогда, никого не бил кулаком в лицо. Мой кулак просто не мог сжаться для удара, мозг категорически отказывался подать эту команду. Однако отказаться стыкнуться, не пойти драться не мог. Класс мог подумать, что я трус, боюсь, пожалуюсь учительнице, либо родителям. И я принял вызов.

Кончилось все довольно быстро. Мне удалось навязать Женьке приёмы обычной мальчишечьей борьбы. Мы сцепились, и он не мог пустить в ход свои кулаки.

Но, изловчившись, всё-таки ударил меня ногой в живот. Я упал, корчась на земле от боли, как рыба широко открытым ртом, пытался глотать воздух. Только потом я узнал, что этот приём называется удар под дых.

Не помню, как пришел домой, что делал в тот день, помню только тоску и страх, что завтра все может повториться.

После той «дуэли» ужасно боялся и ненавидел Женьку. Проходя мимо его дома, всякий раз думал: «Вот если бы его квартира взорвалась вместе с ним. А еще лучше – если бы он вообще исчез из моей жизни».

Дома тщательно скрывал от родителей свои школьные проблемы. Если бы мама появилась в школе, весь класс сразу понял, что я пожаловался. Для меня это был бы позор.

Наверное, как раз в это время, часто повторяемые матерью слова, что надо хорошо себя вести и учиться, быть хорошим мальчиком, стали казаться мне оторванными от реальности, вызывали раздражение.

Каждый день, идя в школу, я считал, что у меня есть дела поважнее, напряжённо решал задачу, как избавиться от страха и унижения.

Я по-прежнему продолжал учиться в музыкальной школе. Душа моя, как говорят музыканты, никогда не пела, и из всех, необходимых для занятий музыкой способностей, я обладал лишь одной: пальцы необыкновенно быстро передвигались по клавишам. Тем ни менее, меня считали лучшим учеником, и непременно включали в ежегодные концерты, которые проходили весной в малом зале Театра Советской Армии.

В тот трудный год, когда я учился в пятом классе, после отчетного концерта нас развозили по домам родители, имевшие машины. Мне, оказалось, по пути с одной девочкой, и нас высадили вместе. Она была еврейкой, и старше года на два или даже на три.

Я знал, что родителей нет дома, и мне вздумалось пригласить ее поиграть в настольный теннис. Для этого мы использовали большой обедненный стол, который еще и раздвигался.

Совсем не помню, как мы играли и даже ее имени не помню, но навсегда запомнил, о чем говорили. Она заметила мое подавленное состояние и спросила, что со мной. Конечно, я не стал подробно рассказывать о своих невзгодах, сказал только, что в моей жизни наступила мрачная полоса, и длится она уже почти полгода.

– Знаешь, – сказала она, – всему свое время в жизни: время печали и время радости, и ты еще много раз убедишься, что не от нас это зависит.

Это было для меня откровением. До сих пор дома и в школе все внушали как раз обратное: мол, моя жизнь, моя судьба зависят только от меня. Я верил, что оно так и есть. Если, например, подготовлюсь к уроку, получу хорошую оценку, а если нет – двойку.

С той девчонкой я никогда больше не виделся, но слова ее подействовали на меня, как если бы кто-то внезапно открыл форточку в душной комнате, и я ощутил дуновение свежего воздуха.

Учиться в компании с ребятами, влившимися в наш класс, стало необыкновенно легко. У доски они часто молчали, и потому учителя закрывали глаза на то, как я медленно шел к их столу с учебником в руках, по пути готовясь к ответу. Ставили четверку, наверное, в пример новичкам, чтобы и они хоть что-то говорили.

Моя энергия на уроке уходила на то, чтобы всем подсказывать, помогать списывать контрольные и придумывать различные оправдания за тех, кто не приготовил домашнего задания.

Среди учителей укоренилось мнение, что я очень способный, они открыто говорили об этом родителям.

Поводом для такого мнения стал один эпизод на уроке литературы.

Я сидел на задней парте, читал какой-то приключенческий роман, изредка поглядывая на учительницу. Заметил, что она наблюдает за мной, значит, в конце урока обязательно вызовет к доске и станет задавать вопросы по новому материалу. С этого момента я лишь делал вид, что увлечённо читаю, даже изображал на лице эмоции. На самом же деле внимательно вникал в то, что говорила Галина (так звали мы её про себя). Конечно, когда она вызвала меня, ей показалось невероятным, что я подробно изложил суть того, что она рассказывала.

С Женькой мы дрались еще несколько раз. Иногда ему от меня здорово доставалось, но все равно, на следующий день он объявлял всем, что накануне поколотил меня, и если кто-то сомневается, может сегодня повторить.

Он стал первым человеком в моей жизни, которого я изо всей силы ударил кулаком в лицо. Однако со временем эти стычки сделали нас друзьями не разлей вода. Может быть, еще и потому, что оба были фанатиками футбола. Во всей округе никто не мог одолеть нас, когда играли втроем: Рязанчик, Женька и я.

Уже в шестом классе я выполнил поставленную перед собой задачу – найти свое место среди новичков – стать вторым после Женьки…

Полтора года – какой короткий отрезок времени в жизни мальчишки, но именно эти полтора года переменили меня. Во мне развилась жестокость. Теперь я уже мог ударить первым. И ни за что, ни про что, а просто так, чтобы другие боялись.

И когда ребята из нашего класса, сняв школьные ремни, набрасывались на кого-нибудь из десятиклассников и били их пряжками, я делал то же самое.

Постепенно учеба в школе превратилась в сплошное веселье, о чем свидетельствовали двойки за дисциплину в моем дневнике. Учителя выводили их жирно, с особым нажимом.

После уроков, дома, наступала расплата за веселье. Просматривая дневник, испещренный записями о безобразном поведении, мать приходила в такое уныние, что не разговаривала со мной по нескольку дней. Однажды не выдержав ее молчания, я пообещал постричься наголо, если ее еще раз вызовут в школу. Не прошло и недели, как мне пришлось выполнить свое обещание.

Наверное, после посещения родительских собраний и ежедневных чтений записей в дневнике, мать с отцом пришли к выводу, что их нервы не выдержат такой ноши, как мое дальнейшее пребывание в школе.

После окончания седьмого класса, на семейном совете было решено, что я буду поступать в музыкальное училище.

Два месяца перед экзаменами к нам домой ежедневно приезжал частный педагог и занимался со мной по полтора часа. Несколько раз меня возили на прослушивание к одному из членов приёмной комиссии.