Филипп Марков - Охотникъ. Исторический роман

Спустя года после смерти супруга Агриппины Владимировны, они обвенчались в храме Александра Невского, что располагался на Александровской улице недалеко от городского сада. После свадьбы оказалось, что Павел Симеонович на дух не переносит несносного, баловного и наглого сына Агриппины Владимировны. Мальчику было четырнадцать, и ответом на нелюбовь отчима были побеги из дома, насмешки и наглые выходки. Однажды Георгий отцепил привязанного коня Верхневицкого и стеганул его бичом, подгоняя так, что несчастное животное нашлось только к вечеру, бродившем в одиночестве вдоль берега реки Ушайки. Верхневицкий выпорол пасынка до кровавых ссадин, не обращая внимания на слезы и стенания супруги.

Скандалы продолжались, и Ефрем Сергеевич настоял на том, чтобы племянник жил в его имении под присмотром многочисленных нянек и гувернанток. Кажется, на этом моменте Верхневицкий вынул счастливый билет, так как Ефрем Сергеевич стал регулярно подкидывать Агриппине Владимировне по двести, а то и по триста рублей в месяц, чтобы та смогла вести достойную жизнь, сохраняя время на общение с ребенком.

Павел Симеонович забирал большую часть денег себе и распределял на нужды семьи, под которыми он понимал выкуп вещей из ломбарда и раздачу своих долгов.

Дворянство его было личным и распространялось на супругу, но не переходило по наследству, так что Георгий титула не имел. Вскоре Агриппина Владимировна понесла и родила Верхневицкому сына, а Георгию сводного брата. Мальчика нарекли именем Константин. Через какое-то время после рождения младенца, матушка Георгия погрузилась в многочисленные заботы, связанные с малышом, на первого сына времени оставалось все меньше. Когда малыш подрос, она увлеклась светской жизнью, всецело ощутив себя дворянкой, посещала разнообразные балы, салоны и спектакли. Георгий хоть и любил матушку, но виделся с ней все реже. Младшему брату Артемьева недавно исполнилось пять лет, общались они совсем редко, так что Костик при встрече звал брата дядей, хотя Артемьеву непоседливый мальчишка и был по душе.

После церковной службы Георгий поймал извозчика и докатился на скрипучей пролетке до торговых рядов городского рынка на Базарной площади. Протолкнувшись сквозь толпу бродящих покупателей, которых местные зазывалы, то и дело дергали за полы одежды, уговаривая купить, на первый взгляд, совершенно ненужные им вещи. Пройдя мимо овощных и фруктовых лавок, он остановился у кондитерской, купив сладкие пирожные, затем еле вырвался от настырных зазывал, требовавших от него примерки готовых платьев.

– Сударь, да что ж вы, померьте только, никто же не заставляет покупать, вы взгляните, это же ручная работа, аглицкие портнихи завистливо плачут в сторонке, вы только гляньте! – задорно кричал молодой розовощекий зазывала.

Георгий только отмахивался, не вступая в беседу, в которой ему запросто могли продать мешковатый сюртук, от которого даже портнихи из Англии заливаются горькими слезами.

Найдя цветочную лавку, Георгий купил пять свежесрезанных алых роз, и, протиснувшись обратно сквозь базарную толпу, пошел вниз пешком до Магистратской улицы, где арендовал неплохую квартиру Верхневицкий. Он мог бы иметь и свое жилье, но постоянно был в залогах, долгах или в состоянии их выплаты.

Георгий пришел к жилью Верхневицких к часу дня. Небо было затянуто облаками, дул прохладный ветер, день был серым и больше напоминал раннюю осень, чем разгар лета. Артемьев постучал несколько раз, пока, наконец, дверь не отворили. На пороге стояла Агриппина Владимировна, одетая для променада. Ее темные вьющиеся волосы были заколоты сзади и спадали до плеч. Она обладала привлекательными тонкими чертами лица и точеной фигурой. Матушка Георгия встретила его в почти полном облачении. Она была одета в послеобеденное платье с треном, пошитое из легкой бежевой ткани.

Увидев сына, она удивленно воскликнула:

– Жорж! Какая неожиданность, здравствуй, мой дорогой сын!

– Здравствуйте матушка! Вот, решил навестить! – Артемьев всучил матери розы, – я еще сладкого принес, думал почаевничать недолго, – он протянул завернутые в бумагу пирожные.

– А я как раз собиралась прогуляться, постой, Жорж, я только надену головной убор, – она взяла пирожные, забежала в комнату, положив их на стол, а цветы поставив в вазу, и надела на голову широкополую шляпу.

– Его Высочайшего Благородия нет? – с тоном издевки спросил Георгий о Верхневицком.

Агриппина Владимировна, казалось, не заметила, этого. Она поправила выпавшую прядь изящным движением.

– Нет, мой дорогой сын. Его Благородие с юным Константином пошли на какой-то концерт или спектакль, или в гости, право, я точно не помню, – голос ее был мягким, и речь лилась мелодично, как будто нараспев.

– Я пришел попрощаться, матушка, – решил не тянуть с главным Георгий.

Глаза Агриппины Владимировны округлились, и Георгий поведал ей всю историю, начиная от идеи Ефрема Сергеевича и закончив увольнением скользкого чиновника.

– Ох уж этот Ефрем Сергеевич, обратился бы к Павлу, он ведь тоже знает людей, подсобил бы, – ворчала Агрипина Владимировна.

Георгий раздраженно прихлопнул комара на руке, почувствовав, как при упоминании отчима его наполняет злость.

– Думаю, он просто не хотел отвлекать его Высочайшее Благородие от многочисленных финансовых операций, – намекнул Артемьев на вечные долги Верхневицкого.

– Георгий, не начинайте прошу, Павел Симеонович достойнейший человек, достойнейший, и я всецело доверяю ему.

Георгий не стал отвечать на эту реплику.

Они прогулялись вдоль набережной Томи, дойдя до пристани и обратно к дому на Магистратской улице. К концу прогулки, волочащийся по земле трен стал черным, собрав в себя, кажется, всю городскую пыль.

– Ты уж там осторожнее, Георгий, мой дорогой! – на прощание сказала Агриппина Владимировна.

– Буду матушка, вы же знаете, – с улыбкой ответил он.

– Уж я-то знаю, как никто другой знаю, – погрозив пальцем, с напускной строгостью сказала Агриппина Владимировна.

Они обнялись на прощание возле входа в квартиру Верхневицких. Внезапно дверь отворилась. На пороге стоял Павел Симеонович собственной персоной. Он с негодованием глянул на супругу, а затем нервно перевел взгляд на пасынка. Не сказав слов приветствия, он лишь коротко кивнул Артемьеву.

Георгий же наоборот, казалось, приободрился от этой встречи, как будто даже надеялся на нее.

– О, Ваше Превосходительство, приветствую вас в вашей обители, – повысив отчима сразу на два чина, приветствовал его Георгий, картинно отвесив низкий поклон.

Верхневицкий не мог не заметить издевки, зная, что до чина титулярного советника ему уже не прыгнуть, отчего цвет лица его сделался пунцовым, глаза вспыхнули, а подкрученный ус нервозно задергался с правой стороны. Он сдерживался из-за всех сил, стараясь не поддаваться явной провокации. Павел Симеонович отчего-то боялся Георгия, что-то было в нем такое безудержное, некая скрытая ярость, которой Артемьев мог смести все на своем пути, включая и Верхневицкого. Да и обидев назойливого и буйного пасынка, он мог задеть нежные чувства Агриппины, хотя это его волновало в меньшей степени. Больше его заботило содержание, получаемое до сих пор от Ефрема Сергеевича, так что, сцепившись с Георгием, он рисковал как физически, так и финансово, а это слишком высокий риск для его возраста и материального положения. Поэтому Павел Симеонович терпел и лишь злобно пыхтел, не в силах противостоять очередной мерзкой выходке Артемьева.