Глеб Ларин - Межвековье

– Мама, а нельзя утром? – лениво потянулся Ваня. – А то бабка Марья шибко ругаться будет. Она и днем – то ругается.

– Нельзя сынок, – сказала Ксения. – До утра еще далеко. А как дед упадет от усталости и зашибется? А что баба Марья ругается, так для порядка, я уж ей блинов напекла.

Ваня согласно кивнул головой, соскочил с кровати и наскоро оделся.

– Ма! А где валенки? – крикнул он вскоре.

– Да уж где им быть то, у печки, – отозвалась Ксения.

– Да нет их тут! – сказал Ваня.

– Ах ты, тепа! – вспомнила Ксения и скинула с ног перед Ваней его валенки, поеживаясь от стылого пола.

Тот с удовольствием засунул свои босые ноги в них и убежал.

Вскоре он вернулся, и Ксения услышала, как еще у ворот бабка Марья нещадно ругала «чусового Гришу». Досталась и собаке, которая любила облаять, непонятно почему ставшей частой гостьей старуху.

Ваня, как вошел, скинул валенки и телогрейку, не раздеваясь, ему еще нужно было проводить домой Марью, забрался на печку и тут же уснул.

Баба Марья, не снимая валенок, прошла к деду, дала команду старику и только потом сняла свое видавшее виды старое пальтишко.

Ксения быстренько проводила отца до кровати, укрыла его одеялом и облегчено вздохнув, поспешила к бабе Марье, которая уже прошла к столу.

В печке весело потрескивал огонь от подброшенных Ксенией поленьев.

Баба Марья, как всегда, отошла после пару стаканов чая и словно забыла, что ночь на дворе рассказывала Ксении за своего мужа, который помер еще до войны. Ксения, подливала ей чаю, да подвигала блины и старалась слушать ее, скрывая рукою зевоту. И только иногда, когда баба Марья замолкала, было слышно, как за печкой молодецки храпел «чусовой» дед Григорий.

Ну, скажи еще раз! Ты не знаешь о фотографе Изя?! Божешь ты мой, он не знает фотографа Изя!? Да что же ты можешь знать, если ты не знаешь фотографа Изя!

Так, слушай сюда! Фотографа Изя знал и помнит весь наш город.

Появился он у нас в тридцать первом, нет, вру, в тридцать втором году. Ну совсем как д» Артаньян в городе Менга, если ты конечно знаешь этот город. Только если отец д» Артаньяна подарил ему в дорогу свою шпагу и желто – рыжей масти мерина, то отец Изя подарил ему фотографический аппарат и повидавшие виды свой костюм.

О, да, костюм! В этом костюме он верно и должен был помереть, но отдал его, почему – то Изя. Судя по заплаткам, в этом костюме отец Изя пережил со своим фотографическим аппаратом и Первую Мировую и Гражданскую войны, да и к тому же он был на два размера больше. И не в том смысле, что больше размера одежды Изя. Он был в два раза больше самого Изя. Да так, что если бы у Изя был брат – близнец, они прекрасно уместились в этом костюме оба!

За аппарат ничего не скажу. Сразу было видно, что за ним ухаживали лучше, чем за этим костюмом, да что я снова о нем, будь он неладен!

Аппарат, весь такой блестящий, лакированный, какой – то там знаменитой бельгийской или немецкой фирмы, на треноге, вот. Я так думаю, что отец его, да и сам Изя потом, с него пылинки сдували.

Да он и сейчас, в отличном состоянии. Стоит в городском музеи, рядом с фотографиями Изя.

Да, да, не забудь заглянуть в наш музей, там половина истории нашего города на фотографиях Изя.

2.

Так вот, появился он у нас в тридцать втором, ах да, я уже это сказал!

Такой вот весь худой и в этом костюме. Он быстро снял себе угол, тут недалеко от площади и уже на второй день появился на площади со своим чудесным аппаратом.

Не скажу, что появление Изя произвело на жителей города огромное впечатление. Увы, даже наоборот. Все с недоумением и даже как – то сердито, обходили его высокую худощавую фигуру и аппарат. И только детвора весело приняла его, как новое явление своей жизни. Они дружно окружили его, изумляясь ширине его штанин и, конечно же, каждый из них хотел прикоснуться к этому странному блестящему ящику на ножках, и бедняга Изя не знал, как избавиться от них. Он заискивающе смотрел в глаза прохожих, но они важно проходили мимо, словно никогда не знали, что такое фотография и не видели живого фотографа вообще.

Так прошло два дня. Изя уже совсем отчаялся, когда, наконец, появился первый клиент в его жизни.

Был уже конец рабочего дня и люди возвращались с работы домой, как вдруг из толпы прохожих отошел человек и направился прямо к Изя, окруженного шумной толпой детей.

Немного в годах, начинающий седеть мужчина, в белом костюме и широкополой шляпе на голове показался Изя каким – нибудь бухгалтером, но на самом деле это был известный в городе мастер – парикмахер Лиманский Мирон Степанович.

Этот степенный и уважающий себя человек, взглянул на Изя, потом на его аппарат и произнес волшебные и долгожданные слова:

– Ну что, молодой человек, будем сниматься?

Да, да, он так и сказал: «Будем сниматься»!

Изя растолкал мальчишек и едва сам не уронил аппарат. Он поставил стул перед Мирон Степановичем и как можно вежливее сказал:

– Конечно, прошу вас, садитесь!

Лиманский оглянулся вокруг, убедился, что на него с интересом смотрят прохожие, и со знанием дела опустился на стул, широко расставив ноги, и оперся руками на свою элегантную тросточку.

Изя, слегка поправил воротник рубашки Мирон Степановича и засуетился у аппарата. Он несколько раз появлялся и исчезал за аппаратом и, наконец, сказал:

– Внимание, снимаю! – и щелкнул заветной кнопочкой на вытянутой руке.

Вот так случилось первое фото нашего дорогого Изя.

Нет, это не было фото Мирон Степановича на фоне городской площади. Это было его фото на фоне доброй половины городской детворы, отчего Лиманский казался на нем директором местной гимназии со своими учениками или скорее миссионером в окружение нечесаных и немытых бразильских детей.

Изя, от волнения забыл убрать детвору за спиной Мирон Степановича. Но тот был так доволен снимком, что держал его у себя на работе на зеркале и еще многие годы, подросшие из этого фото парни, с любопытством разглядывали себя на фото за спиной, еще оказывается не совсем старого тогда мастера Лиманского.

3.

Прошло еще два дня. Однако никто больше фотографироваться не хотел. И Изя уже подумывал, не переехать ли ему в другой город. Но, наконец, наступило воскресенье, и площадь заполнили толпы людей, веселых и нарядных. И не надо думать, что все они побежали к Изя фотографироваться, увы, нет. Они даже детей своих забрали от Изя, словно в его блестящем ящике была бомба. Но была среди них первая красавица города Оксана Приходько, ну да, она еще у нас потом директором школы работала. А тогда была она красивая и оттого капризная девица и в этот день она легко нашла повод для своего очередного каприза. Оксана заявила кавалеру, что она хочет сфотографироваться, и тот, благо денег у него в кармане хватало, с облегчением согласился исполнить это желание. Впрочем, «исполнил желание» наш Изя, но с таким мастерством, которое потом всегда отличало его фотографии. И все. Больше капризных красавиц в этот день не нашлось. Но на другой день Изя притащил на площадь с человеческий рост афишу, похожую на двойные, раздвижные лестницы. И на этой афише он приклеил всего две свои фотографии, которые он сделал в этом городе. Эффект превзошел все ожидания! Нашлась целая рота капризных девиц, которые потребовали от своих кавалеров, чтобы их фотографии также красовались в центре города. Бедные кавалеры даже доплачивали Изя, чтобы тот приклеил фотографии их зазноб на афишу. Дела Изя сразу пошли на поправку. Ну а первое семейное фото, также украсившее афишу, вызвало настоящий бум среди жителей города. И если вы видели нарядно одетую семью, идущую по улицам города в направлении площади, можно было не сомневаться, они шли к Изя, они шли фотографироваться. Стало модным фотографироваться с приезжими гостями. Их напряженные с выпученными от напряжения глазами лица легко выделялись на фото среди поднаторевших позировать местных жителей.