Елена Гвозденко - Эскиз души. Сборник рассказов

Я погрела суп, пора ужинать и спать. Да, я забыла, Алла Васильевна очень хвалила твой салат, я вчера отнесла ей баночку с консервированным перцем. Спрашивает рецепт. Я не забыла выпить таблетки, мама. Спокойной ночи.

***

Добрый вечер, мама. Включить телевизор, сейчас начнётся твоя любимая передача? А свет приглушу. Я на кухню, надо что-нибудь приготовить на завтра. Может быть плов? Я купила рис и морковку, не забыла сегодня.

О чём передача? Опять ДНК-шоу? Сколько в этот раз претендентов на высокое звание отца? Я положила тебе плов и заварила травяной чай, как ты любишь. Сегодня у нас было общее собрание. Оказывается, Клавдия Сергеевна была расстроена вовсе не скорой отставкой, а новыми требованиями к библиотекам. Нам предстоит оцифровать весь свой фонд. Это большая работа, ресурсов не выделяют. Придётся оставаться после закрытия и в выходные. Как я буду тебя оставлять одну так надолго?

***

Ничего, мама, мы справимся, правда? Сегодня дали премию, на обои должно хватить. Завтра зайду в магазин, куплю незабудковый рай. Сегодня о тебе спрашивала Алевтина Сергеевна с третьего этажа. Ответила, что ты заболела. Порывалась навестить. Эх и настойчивая, еле отговорилась инфекцией, но все же надо быть осторожнее. Герань полила, появился новый цветок. Как ты думаешь, может сварить борщ, продукты у нас есть.

***

Наконец-то выходной, я буду клеить обои. Придётся отодвинуть твою кровать. Не побеспокоит? Я аккуратно, буду клеить, а ты будешь рядышком. Смотри, как преображается комната, становится светлее. Мне в магазине понравились другие, но ты же не любишь абстрактных рисунков. Ты во всем предпочитаешь определённость. Именно поэтому ты когда-то давно выгнала моего отца, не так ли? Прости, мама, но мне рассказала Алевтина Сергеевна про адюльтер. Ты не простила. Не знаю, как я поступила бы на твоём месте. Да и откуда мне знать? В четверг опять приходил Станислав Дмитриевич, помнишь, я тебе рассказывала? Он, конечно, не молод, пенсионер уже, но общаться с ним приятно. Он подарил мне букет сирени. Почему оставила на работе? Я не хотела ничего тебе объяснять. Нет, он, разумеется, не способен вызвать страсти, но рядом с ним мне как-то спокойно что ли, хочется улыбаться, не пугают зеркала. Что я знаю о страсти? Нет, мама, не только то, что это «солнечный удар» и мука в глазах купца Рогожина. Не только. Это ещё и занесённая дача Зои Павловны, с чёрными ветками-розгами, бьющими по стеклу, с гудящим в печной трубе ветром. Это девственная чистота нетоптаного снега, жадность взгляда в поисках следов. Да, ты права, в ту зиму, вместо экскурсии я уезжала на дачу к Зое Павловне. Я безумно благодарна ей, мама. Она дала мне возможность спрятаться, перескулить одинокой волчицей, прийти в себя, научиться дышать. Я не могла видеть лиц, для меня исчезли все лица, кроме одного. Да-да, того столичного командировочного, мило шутившего со всеми нашими дамами. Мама, почему так? Почему я не согласилась на вечер в гостинице? Ведь ещё не было поздно, я могла бы родить. Родить. Выпустить в мир незабудкового рая новую жизнь?

Мама, я должна быть осторожной, мне кажется, что Вера Степановна со второго этажа как-то странно со мной здоровалась. Я купила новый прибор. Знаю, ты не любишь этой «химии», но выбора у нас нет. Да, я завтра начну красить рамы и двери. Запах краски, ты понимаешь…

***

Какой грохот, будто рушится мир. А всё твоя инициатива, установить металлическую дверь. Эй, мир, крушись, ломайся, осыпайся трухой. Незабудки, синеет от этих незабудок, разливается голубой бесконечностью. А мы их так, так. Не нравится, мама? Смотри, как падают твои увядшие цветы.

***

Когда соседи, встревоженные неприятным запахом, вызвали полицейского и вскрыли дверь, они обнаружили безумную женщину, укрывающую обрывками новых обоев тело давно умершей матери.

«Раз я знаю, что ты придешь, я могу тебя ждать сколько угодно» А. Камю

Первые мелкие снежинки бились о мутноватое стекло просыпанной крупой, забеливали подмерзшие ложбинки.

«Надо розу прикрыть», – пожилой мужчина с трудом отошел от окна, снял с вешалки сиротливо пристроенную телогрейку, сунул ноги в растоптанные ботинки и вышел во двор.

Мешок с тряпьем отыскался не сразу, в сарае перегорела лампочка. Старик вытащил его на свет, вытряхнул прямо на подмерзшую землю. Из вороха старой одежды с призывным звяканьем выкатилась бутылка.

«Это еще в марте, до болезни, потом забыл, – говорил он собаке, вылезшей при виде хозяина из крепко сбитой будки, поддакивающим деревьям, размахивающим голыми ветками, вороне, таращащей мутный глаз на блестящее стекло с высоты забора, – забыл, Тонечка».

Ветер подхватил старый выцветший платок, закружил, играя, и бросил его на железный крюк, торчащий из столба. Ветхая ткань затрепетала, вырываясь.

«Тонечка, Тонечка, – приговаривал мужчина, снимая платок и пряча его на груди, – я со всем управился, картошки накопал на себя и на дочку, помидоры и огурцы закрутил, вот еще розу твою золотую от мороза спрячу».

Натруженные руки ловко укутывали небольшой кустик, посаженный совсем недавно прямо под окнами спальни.

Телефон разрывал тишину дома.

– Папа, папа, – кричала трубка голосом дочки, у тебя все нормально? Я дозвониться не могу.

– Конечно, во дворе был, не переживай Светик, все хорошо, розу вот укрыл.

– Папа, я приеду в выходной, надо убраться, постирать.

– Не надо, дочка, я и сам справляюсь. У тебя своих забот хватает – муж, дети.

– Папа, точно все нормально?

– Да что со мной будет-то, – неожиданно рассердился мужчина и повесил трубку.

Но телефон зазвенел опять.

– Ты как, Петрович? Что молчишь, не признал? – Любка, подружка Тонечки.

– Признал. Как жизнь, как здоровье?

– Нам болеть некогда, капусту вот солю. В гости позвать не хочешь, я пирогов напеку?

«Как бы не подавиться пирогами-то твоими», – подумал мужчина, а вслух сказал:

– Дочку жду, Светка с мужем обещали.

– Ну ладно, в следующий раз, – из голоса Любки исчезла веселость.

Сразу после похорон в дом зачастили помощницы. Котлетки, пироги, блины, домашняя колбаска под обязательные рюмки. Не помощницы, а участницы кулинарного конкурса. Александр Петрович пил, вливал в себя все эти наливки-самогонки, закусывал, не замечая вкуса, с жадностью к забытью, одержимостью мечты, что вот сейчас, после этой самой обжигающей дозы, он обязательно очнется и увидит напротив глаза Тонечки. Но чуда не было, он не пьянел. Менялись лица, голоса, а ожидание в разных глазах не менялось.

«Сорок лет, трое детей, целая жизнь, как можно думать, что я еще живу, ведь мы срослись в одно. Я там же где и Тонечка, а здесь просто оболочка, за домом и хозяйством приглядывает. Как они не видят?»