Геннадий Мурзин - Извивы судьбы. Современный любовный роман

– Чувствуешь, да? – спрашивает Соловьев, кивая на прохожих.

Осинцев не понял.

– Что именно?

– Видишь, как бабы-то пялятся?

Осинцев иронично замечает:

– Еще бы! Вон, какой молодец!..

– Ты про меня?

– Ну, не про себя же. Куда уж мне?!

– Ты, Лех, тоже ничего… Внешне… Интеллигентности бы тебе чуть-чуть.

– Обойдусь, может быть, и тем, что имею.

Справа – Елисеевский гастроном. Соловьев кивает в ту сторону и предлагает:

– Зайдем? Там – продавщицы… Как с обложки модного журнала – длинноногие и смазливые.

– Не люблю, – признается Осинцев, – впустую шляться по магазинам. Все равно ведь не купишь ничего.

– Не куплю, – соглашается Соловьев, – но зато посмотрю… Есть на что посмотреть. Есть чем глаз порадовать. Бывать, между прочим, в этом гастрономе – престижно.

– Почему? – удивляется Осинцев.

– Ассортимент богаче.

– «Ассортимент» чего, – спрашивает, улыбаясь, Осинцев, – продавщиц или товаров?

– Подколол… Молодец… Тонко, – Соловьев смеется.

Осинцев уже всерьез замечает:

– В любом московском гастрономе выбор, дай Бог, нам, свердловчанам. Колбас несколько сортов и свободно – «Останкинская», «Столичная», «Краковская». От одного запаха голову кружит.

– Мамаша у меня, – в голосе Соловьева вновь появляются хвастливые нотки, – в «Военторге» отоваривается. Иногда дают ей кое-какие деликатесы.

– Вам – дают, – Осинцев умышленно нажимает на слове «дают», – а тысячи других толкутся в очередях по пять-шесть часов (очереди у нас такие же, как в мавзолей у москвичей), чтобы купить палку «Молочной» с подозрительными запахом и цветом.

Соловьев уводит разговор в сторону.

– Знаешь, – он наклоняется в сторону Осинцева, оглянувшись по сторонам, полушепотом говорит, – в Елисеевском ошивается Галинка, дочка Верховного.

Осинцев пожал недовольно плечами.

– Брехня! Семье Верховного нет нужды шляться по магазинам.

– Не скажи: чем больше имеешь, тем больше хочется.

– Тут ты прав: аппетит приходит во время еды.

Соловьев настойчиво повторил:

– Насчет Галинки – не брехня.

Осинцев скривил губы.

– Откуда знать-то тебе?

– Слышал.

– От кого, интересно знать?

– Ну, – Соловьев опасливо покосился на товарища, – батя рассказывал, будто Москва слухами полнится, – и объяснил. – У него хороший друг в ГлавПУРе.

– И что же говорит друг твоего отца?

– Разное… – Соловьев замялся. – Галинка, будто бы, – отцова любимица. Потакает во всем.

– Избалованная, значит?

– Донельзя, Лёх. Мужиков, будто бы, имеет числом немереным: хочет – с циркачом спит, хочет – с писателем, музыкантом или военным.

Осинцев мрачно резюмирует:

– С хлюстами водится… Понятно…

Соловьев шумно вздыхает.

– Я бы не прочь стать одним из «хлюстов» дочери Верховного.

– Зачем, Никит?

– Дурацкий вопрос, Лёх.

– Почему «дурацкий»? Обычный вопрос.

– Не притворяйся. Не поверю, что не понимаешь.

– Не понимаю, – искренне признался Осинцев.

– Какие, приятель, горизонты открываются?!

– А-а-а, ты вот о чем…

Соловьев рассмеялся:

– Догадлив ты, однако ж.

– Никит, а ты карьерист.

– А что плохого?

– Нет, ничего, если карьера строится не через постель, а через плацы, полигоны, учения и боевые действия.

– Всякая карьера – хороша; выбирай на вкус.

– Кому ведь как, – неопределенно сказал Осинцев и поморщился.

– Слышь: говорят, что у Галины новый муж.

– И кто теперь утешает дочку Верховного?

– Не знаешь?

– Не интересуюсь специально сплетнями, слухам же – не доверяю.

– Вот – напрасно, – Соловьев хихикнул. – Бывший прапорщик внутренних войск… Был прапорщиком, сегодня – генерал-лейтенант, зам у самого Щелокова. А ты – постель, постель… Дай Бог, всякому такую-то постель.

Осинцев фыркнул.

– Мне – не надо.

Соловьев недоверчиво посмотрел в его сторону.

– Слова… А случай подвернется – не упустишь.

– Без любви? В постель по расчету?!

– Почему бы и нет?

– Откуда набрался всей этой философии? Сын политработника и… Должен быть политически грамотным и идейно стойким, а ты…

Осинцев осёкся. Потому что увидел, как передернул плечами Соловьев.

– Оставим батю в стороне, ладно? Я ведь не трогаю твоего…

– А если бы и тронул? Мне не стыдно за отца: боевой летчик погиб от рук «духов».

– А мне… стыдно, да? Каждый служит там, куда послала родина.

Осинцев посмотрел на Соловьева искоса и надолго замолчал.

Елисеевский остался позади. Офицеры вышли на Пушкинскую площадь: слева издательство «Известия», а справа – памятник поэту.

Соловьев первым закончил затянувшуюся игру в молчанку.

– Здесь, будто бы, собираются избранные…

– Не понял?

– Место встречи влюбленной московской богемы, – разглядывая памятник, ответил Соловьев.

– Правда ли? Или опять всего лишь слух?

– Есть возможность или опровергнуть, или подтвердить.

– Это как?

– Чудак! – Соловьев рассмеялся, позабыв про пробежавшую между ними черную кошку. – А вот, – Соловьев легонько кивнул в сторону, – гляди, какие девчонки? Их двое… Как раз…

– И что?

– А то! Если не ошибаюсь, мы понравились девчонкам. Гляди, как зырят и перешептываются?

– Явное преувеличение.

– Да, нет, ты только глянь! Глаз не спускают.

Осинцев сказал:

– Думаю, что москвички, а не приезжие.

– Тем более!

– Нужны мы им… У москвичек таких, как мы, – вагон и маленькая тележка.

– Нехороший ты, Лех, человек.

– Почему?

– Сомнений в тебе выше головы. И к тому же принижаешь провинцию. Настоящие женихи, считают москвички, живут в провинции. И потому сразу западают.

– А москвичи, чем нехороши?

– Гнилье – не люди.

– Не говори плохо, если не знаешь.

– Я?! Не знаю? Волосатики! Хиляки! Плевком – перешибешь.

– Самоуверенности в тебе – о-го-го!

– Давай, а, подойдем? Вдруг отколется и познакомимся? Будет, что вспомнить.

Осинцев тоже скосил глаз в сторону девчонок.

– Ничего… Приличные… Особенно та, которая стоит, облокотившись о капот «Волги»… Обожаю блондинок.

– Отлично! – воскликнул Соловьев. Его эмоции выплескиваются через край. – Твоя – блондинка, моя – брюнетка. Идет, а?

– Ну… не знаю… Удобно ли приставать на улице?

– Только не комплексуй. Все будет отлично!

– Да? Уж такой ты скорый… Не говори «гоп», покуда не перепрыгнешь.

– Мы их снимем. Легко.

– Уверенность, плавно перетекающая в самоуверенность.

– Давай, хоть попытаемся?

Не устоял Осинцев и сдался под таким напором. Сдался нехотя. Он не верил, что может что-то выгореть.

– Ну, хорошо…

И офицеры, хорошо поставленным шагом, направились в сторону девчонок.

– Позвольте…

Блондинка тотчас же оборвала Соловьева, а у Осинцева ревниво защемило что-то внутри: ему показалось, что блондинка смотрит на Соловьева как-то не так.