Руслан Рузавин - Тебе жить. Роман

– Санчес, давай я ему под язык поставлю, все равно рот все время открыт. Нарки так делают, когда вены прячутся. А?

– Тихо. Сейчас… катетер в подключичную… и все нормально…

– Вот, ХХХ тебя конем, и чо я сам…, – Витюня подсоединяет систему к катетеру и почти поет. – Сейча-ас, сейчас мы тебя, сто ХХХ вашей маме….

«Тяни, тяни, хоть какой, но до приемного покоя дотяни. Они – в приемном – не видели этих лиц. Ты, главное, до них продержись…».

И до сих пор, стоит только Кузьмину вспомнить все это, во рту появляется мерзкий приторно железистый привкус. Вкус страха. Они с Витюней тогда совершили невозможное (высокопарная фраза, но здесь к месту) – сдали Нечто живым в приемный покой. И братки, а они все это время ехали сзади на «Глендвагене», исчезли из жизни Кузьмина. Но все равно вспоминать это ему было мерзко. До тошноты мерзко.

Главный городской проспект вдруг раздался вширь, обнажив памятник Великому полководцу и – за ним – главный городской храм. Предаваясь воспоминаниям, Кузьмин

отмахал три четверти Проспекта и не заметил как. Памятник Великому полководцу выдавал в нем любителя комфорта и домашнего уюта. Несвойственных, в общем-то, воякам качеств.

Храм.

Кузьмин открыл огромные двери и оказался внутри. Изогнутый подковой, храм и снаружи выглядел внушительно со своими колоннами темного мрамора и позолоченным фронтоном. Внутри же был настолько громаден, что казался продолжением улицы, только под крышей. От входа до алтаря идти целую вечность. Темный мрамор пола, темные с золотом колонны. Отделано с варварской роскошью. Неудачная цитата. Откуда у варваров роскошь?

Хор.

Он возник откуда-то сзади и взлетел к потолку, высоко…. Высоко. В начале своей траектории полета звук как бы подхватил Кузьмина…. Но – нет. К потолку поднять не смог. Слишком тяжелой стала душа доктора. Простым «Иже херувимы» ее не поднять. А ведь когда-то…. Когда-то ему было гораздо хуже. Он тогда, помнится, только-только учился ходить на протезе, и это было неудобно, страшно неудобно. Упрямый пластик не мог и на сотую долю заменить живую ногу. И временами Кузьмину хотелось рыдать, настолько тяжело было понимание. Понимание того, что он потерял. Он извел тогда всю семью нелепыми, справедливыми на первый взгляд, но все же нелепыми придирками. Под которыми прятал свое неприятие ТАКОЙ жизни. Тут все разом пришло – и то, что по работе не продвигался, считал главным свое умение определить, как и чем спасать вот именно этого больного. Который иногда и сам не знал где и что болит и от чего его спасать. И впадал в кому. А ведь будь он даже просто участковым терапевтом, и для него бы ничего не кончилось. Ну и что, что нет ноги? Сиди себе на приеме, не вставая. Нужны-то в основном что – глаза/ уши, мозг, руки. Ноги почти никогда. А врач «скорой» не может без ног. Вот когда ему пригодилось умение пить медицинский спирт. Зачастую даже разведенный не в «золотой» пропорции. Той, что подарил миру Д. И. Менделеев.

Днем. Один.

Жена на работе, Витька в школе. Выпить грамм триста, чтобы притупилась боль внутри и снаружи. Потом бродить, почему-то один он не мог сидеть дома. Даже выпив. И отправлялся бродить, ценой саднящей и временами стертой в кровь культи. Отдыхая иногда в метро, иногда на лавочке в каком-нибудь парке. Остаток спирта брал с собой в мягком контейнере, что используется для переливания крови. Удобно, лежит этот контейнер себе, приняв форму кармана. Достал украдкой, отпил. И бродить.

Хор за спиной медленно растворился в полумраке. Исчез. Кузьмин подошел к большому столу, стоявшему при входе, купил у печальной женщины тоненькую свечку. Нужно поставить. Только вот кому? Святых он почти не знал. Знал только Николая, Ксению и еще пару. Где-то о ком-то вычитал: «Обычный человек, со своей слабенькой верой…». Вот и все мы так. Вроде верить хотим, а святых не знаем. Поставлю богородице. Чтобы всем – здоровья. Витьке, жене….

То, что Клара уйдет, он понял почти сразу. Она была из того разряда людей, с которыми хорошо, когда все хорошо. Обвинять ее в том, что она такая было бы просто глупо. Бывший доктор пил, наверное, еще и от этого. И, по-видимому, его красные глаза, и нетвердый хромой шаг по вечерам только укрепляли ее в решении уйти. То есть – замкнутый круг. Один из девяти, какой, интересно? И вот так вот, раскачиваясь, будто матрос после четырех месяцев в море, Кузьмин однажды выбрел на небольшой окраинный храм. Встал на паперти, не решаясь войти. Пьян к тому времени он был уже изрядно. Как говорил Витюня: «Плотно на кочерге». Нищие, собиравшие свой урожай, неприветливо косились на него, пытаясь распознать – кого принесла нелегкая, конкурента или просто рабочего забулдыгу. Судя по одежде на конкурента не похож, а вот запах и походка…. В Храме шла какая-то праздничная служба. И, странное дело, слыша сквозь дверь только обрывки хора, чувствуя слабенький запах ладана, стоя среди этих алчных калек и убогих…. Что изменилось, что могло вообще измениться в его жизни в эти секунды? Ничего. Жена одной ногой за порогом, сын шарахается от пьяного папы, работы нет, что еще? Все так же. Но почувствовал он вдруг вселенскую благодать! Тем более странную, что без причины. Все, все было в его жизни плохо, а ему было хорошо. Словно что-то где-то на генном уровне поднялось-проснулось…. Сколько раз потом он пытался пробудить в себе это чувство. Всегда заходил в храм, если оказывался поблизости. И ничего. И жена ушла. И Витьку забрала. Ничего. Хотя…. Сегодня ведь 107-й день. 107-й. Без спирта, без водки, портвейна, что там еще было. Без всего… этого. Значит, что-то осталось.

«Богородице дева радуйся…». Его свечка неохотно разгорелась. Маленький желтый язычок огня. Ну и пусть. Не каждый же день…. Эдак на всех никакой благодати не хватит. Пусть. Пусть все будут просто здоровы.

«…это что же такое? Где я, граждане? И что это вообще…? Много как вопросов. Так еще бы. Как говорили в одной передаче: „Зовите санитаров. Несите препараты“. Смешно, вроде, а смеяться не хочется…».

Сергей, одетый по-зимнему, но достаточно легко, сидел в странном месте в странной компании. Замкнутый объем, много металла, громкий шум «за кадром». Двигатель? И что это вообще, метро, вездеход, самолет? Да, о компании. Четыре человека. «Толстый», «шнырь», «кощей» и – ба, знакомые все лица! – Наташа. Она сидела напротив-наискосок от него, между «шнырем» и «кощеем». А четко напротив него сидел «толстый» и жлобски разглядывал нашего героя. Бывает такой взгляд, иначе и не назовешь. Именно – жлобский. Наталья смотрела прямо перед собой, сквозь все предметы. «Шнырь» что-то жевал, ага, какой-то шоколадный батончик. До чего глаза неприятные…. «Кощей», очень высокий и очень худой, скучающе посматривал в круглое оконце в борту. Точно, самолет. Судя по грохоту, старый добрый «кукурузник» АН-2. Ну и куда летим?