Денис Шевченко - Восьмой цвет Радуги

© Денис Шевченко, 2017

ISBN 978-5-4490-1348-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Почему я не умер? – Спросил солдат, упрямо глядя в небеса.

Он пришел в себя несколько минут назад, когда все уже было кончено. Вокруг лежали тела боевых товарищей.

Небеса молчали, но белые облака, до сих пор недвижимые, начали вращаться, постепенно раскручивая белую пушистую карусель.

– Почему я не умер, Бог? Почему ты позволил забрать всех, а меня оставил? Или ты не ответишь простому смертному ?

И Бог ответил. Не громовым голосом, как можно было ожидать, а тихим шепотом, сливавшимся с шелестом травы, с которой играл легкий южный ветерок.

– Твоя мечта сильнее смерти. Поэтому ты не можешь умереть сейчас.

Человек горько усмехнулся.

– В те несколько минут, которые я был там , я увидел смерть. Ее смерть .

Рукавом камуфляжной куртки он вытер копоть со лба, попутно смахивая навернувшиеся на глаза слезы.

– Мечты больше нет. Есть только боль.

Ветер утих, словно Бог, до того разговорчивый, задумался над словами смертного.

– Ты не прав, человек. Боль проходит, а мечта остается.

– Моя мечта умерла вместе с ней. – Закричал солдат. – С ними. Ты допустил это, Бог. Ты предал мою мечту . Поэтому ты должен позволить мне уйти, хотя бы из сострадания.

– Ты пролил слишком много крови, чтобы говорить о сострадании, человек. И я не могу забрать тебя, даже если очень захочу. Но помни, мечта живет, пока ты сам не решишь, что она умерла.

Солдат покачал вихрастой головой.

– Разве ты не всемогущий Бог? Разве мало моей веры в твои силы, чтобы уйти? Уйти к ней и к ним, – он обвел рукой холмистую долину, усеянную телами.

– Ты еще не отдал им то, что должен. – На этот раз Бог ответил раскатом грома. – Но если вера твоя и впрямь так сильна, что может перечеркнуть мечту, тогда иди, человек.

Неожиданно, солнце, до сих пор равнодушно взиравшее на их разговор, заискрилось, словно намереваясь заступиться за солдата, и у его ног одна за другой возникали полосы света, превращаясь в сверкающую радугу.

– Я должен уйти по ней? – Спросил человек, задирая голову. Но небеса молчали.

Он взобрался на небольшой холм – земляную насыпь, за которой скрывался когда-то пулеметный расчет, чтобы было удобнее сделать шаг. И замер, ослепленный кристальным великолепием красок.

Он начинал понимать.

***

Звук выстрела в помещении прозвучал гулко, оттолкнулся от бетонной стены, срикошетил в балконную дверь. Крик девушки, прозвучавший синхронно с рыком пистолета, захлебнулся, угас. Темный силуэт мужчины, я видел его только со спины, двинулся прямо по коридору, не пропуская ни одного из боковых помещений.

Темный силуэт сеял смерть. Люди, сталкивавшиеся сначала с горячим взглядом убийцы, а потом с холодным глазом его пистолета, не успевали осознать, что же происходит. Пули били точно, с такого расстояния не промахнулся бы и подросток. Смертоносные кусочки свинца с равнодушием взирали на изумление, маской застывшее на лицах жертв. Едва ли они вообще могли заметить что-то, все происходило слишком быстро.

Убийца двигался дальше, монотонно делая свою работу. Возможно, на его лице и отражались какие-то эмоции, но со спины все выглядело трезвым и расчетливым спектаклем, рассчитанным на любителей холодного мраморного великолепия застывшего в веках искусства смерти.

Он не жалел пуль, поэтому дважды сменил обойму. Наконец, тело последнего обитателя помещения распласталось у входа в кабинет. Убийца остановился, словно в раздумье.

Я не мог прочесть его мыслей, но буквально физически чувствовал: он растерян. Работа окончена, и вместе с ней исчерпан смысл… смысл, дающий силы жить дальше.

Убийца вздохнул, это было первым проявлением слабости с самого начала свинцового аттракциона. Затем оперся о дверной проем и медленно сполз по нему прямо рядом с телом последней жертвы – крупного мужчины средних лет.

Убийца поднял пистолет и некоторое время разглядывал его, как будто впервые увидел, и не мог понять, что хромированное огнестрельное чудо делает в его руках.

Еще один поворот ствола. И тут я почувствовал, нет, понял совершенно отчетливо, что сейчас убийца обернется и увидит меня. Наверное, я должен был испугаться и попытаться бежать, но оставался стоять, словно агнец у жертвенника, осознающий свою роль и ее важность для успеха предстоящей мистерии.

За темной спиной незнакомца маячил светлый прямоугольник окна. Солнечные блики ударили по глазам, и на секунду я увидел радугу, очень четкую, словно нарисованную в детской книжке со стихами о добре и правде.

«Увидеть радугу – к счастью», некстати вспомнил я.

Голова убийцы медленно поворачивалась в мою сторону. Кажется, я услышал хруст шейных позвонков, почему-то показавшийся мне похожим на первые аккорды известной песни, когда барабанщик стучит палочкой о палочку, а его команда только готовится грянуть первые аккорды.

«Перемен, требуют наши сердца».

Под голос кумира восьмидесятых, лучшей мелодии для будильника мне подобрать не удалось, я с трудом продрал глаза.

Это было обычное летнее утро. Ничего экстраординарного. На улицах истекающие потом граждане спешат по своим неотложным делам, но делают это как-то лениво, медлительно. Похоже, солнце, накалившее сентябрьский воздух до 30 с лишним градусов было единственным, что могло заставить их поторопиться. Люди смахивали с лиц крупные тяжелые капли пота, останавливались на секунду, озирались, словно в поисках кого-то или чего-то, что может принести им прохладу и облегчение. Возможно, они просто искали ближайшую бочку с квасом, но мне в тот день во всем мерещилось что-то непознанное, сакральное.

И все-таки то утро не было обычным. Я проснулся с каким-то щемящим душу чувством. В нем не было ничего от регулярной тревоги, что-то часто она стала стучаться в мою душу, изрядно потрепанную житейскими неприятностями. Тревога, когда она зашкаливала, порождала панику, и мне приходилось включать чудеса воли и самоотверженности, чтобы не дать непрошенной гостье залезть своими липкими щупальцами за воротник, пробежать дрожью по всему телу и захлестнуть меня с головой. Паника никого не доводила до добра, эту аксиому я постарался принять на веру. Впрочем, есть довольно много вещей, которые я принимаю на веру, но несоизмеримо больше существует тех, в которых я искренне сомневаюсь.