Федор Ахмелюк - Год совы

– Вообще-то по-хорошему надо, но мне там сейчас особо нечего делать, поэтому я досидела до обеда и ушла. Я иногда делаю так, когда у меня появляются какие-то свои дела, и мне идут навстречу.

– Ну что ж. – Букарев заглянул в пакет, разочарованно цокнул языком, увидев, что карандашей в пачке было три вместо шести, – может, кофе?

– Не откажусь, – Камелина откинула со лба упавшую прядь волос жестом, исполненным изящества, и полезла в сумку. – За меня платить не надо.

– Как пожелаешь. И все же, зачем ты спрашивала это?

– Из философского интереса.

– Тут кое-чья родственница философскими интересами уже довела одного чувака, напоролась на скандал и… – Букарев замолчал, так как продолжения истории он не знал.

– И – что? – засмеялась Камелина. – Вообще-то да, она может. Но мы не о ней сейчас.

– Но ты почему-то копируешь ее поведение.

– Нет. – Она отхлебнула кофе, слегка поморщилась. – Слищком крепкий. А почему я спрашивала – потому что мне интересно, как это прошло конкретно у тебя, а не абстрактно чей-то пример, как Юлька.

– Почему тогда именно у меня?

– Потому что это ты.

– Ну и? – сделал удивленную физиономию Букарев. – Я – это я, и что из этого?

– Ты же никуда не торопишься? – доброжелательным, почти ласковым тоном спросила Камелина.

– Да так-то никуда. Здесь хоть кондиционер стоит. А дома – духовка раскаленная.

– В общем, это длинная история.

– Ну, рассказывай свою длинную историю.

– Моя мать, – начала Камелина, – замужем была два раза. Мой отец – это ее второй муж, до него был еще один. Это давно было, в середине восьмидесятых…

– Слушай, а зачем мне это знать? – перебил ее Букарев.

– А ты не перебивай, я еще даже до сути дела не дошла. Первый раз она замуж вышла очень рано, еще студенткой, ей было девятнадцать, мужу – двадцать семь или двадцать восемь, точно не скажу. Ну вот как ты представляешь себе их семейную жизнь? Любое предположение.

– Понятия не имею. – Букарев бросил опустошенный стакан в урну. – Хочешь пиццы? Я куплю, она здесь вкусная, как в «Сырке».

«Сырками» именовалась сеть дешевых забегаловок, выросшая в областном городе в начале девяностых и за пару лет охватившая щупальцами почти всю область. Тогда, в девяносто втором, когда с продуктами было скудно, кто-то (точнее, даже не в девяносто втором, а пораньше на пару лет) сообразил рецепт самой бюджетной пиццы, какую можно было себе представить: основа из твердого теста из одной только муки и воды, самые дешевые сыр и томатная паста, немного ужасной совковой несъедобной псевдоколбасы и ядерное количество красного и черного молотого перца. Конкретно эти ингридиенты в Керыле купить можно было даже в самые голодные времена. Рецепт ушел в народ, стал невероятно популярен, а потом уже, когда на полках стало появляться еще хоть что-то, некий предприимчивый товарищ и замутил всю эту сеть закусочных. Ассортимент, само собой, быстро расширился, но все блюда включали в себя сыр, потому закусочные и назывались «Сырками». Этакий Макдональдс местного разлива, потому как конкретно здесь популярность имел не меньшую.

А потом, к концу девяностых, сыпать в любую пиццу адское количество острых приправ стало чуть ли не местной традицией, и пицца, купленная в любом другом месте, зачастую от «Сырковской» не сильно-то и отличалась.

– Не хочу. – Камелина мотнула головой.

Ну да. Она ж певица, ей нужно хорошо выглядеть. Скорее всего фигуру бережет и таких тяжелых для пуза кормов, как пицца, просто не употребляет.

Букарев удалился за пиццей, попутно размышляя, к чему же была эта история про мать Камелиной и какого беса ему нужно это непременно знать, во сколько лет она первый раз вышла замуж и прочие малозначимые для его и без того завернутой в себя жизни подробности.

– Ты готов слушать меня дальше? – осведомилась Камелина, засовывая пилку для ногтей назад в сумку.

– Готов. Правда, не очень представляю, зачем мне это нужно.

– Он был каким-то партийным работником, не очень себе представляю, чем конкретно занимался, я в этом не разбираюсь, ну, это неважно. И он был фанатиком коммунизма. Не просто того, что у нас тогда было, советской действительности, а именно коммунизма какого-то своего, который то ли он сам придумал, то ли его этим заразили. У него в идеологии вообще не было места прекрасному. Не было места чувствам. Отнощения нужны были лишь для того, чтобы наделать новых рабочих рук для великих строек. Мне вот непонятно, зачем он вообще на ней женился, потому что она была совсем не по его стандартам. Ей хотелось быть женщиной в самом полном смысле слова, как его обычно представляют. Любить все красивое и возвышенное, следить за собой, краситься, одеваться в красивые платья, не скрывать, если это не необходимо, своих эмоций – смеяться, плакать, еще что-нибудь… А он видел мир будущего как мир роботов. У него был какой-то совершенно обезличенный коммунизм. Как одеваться? Так, чтобы было максимально удобно работать. Не дай бог помаду купить или колготки новые – скандал был на неделю. Как вести себя? Работа, работа и только работа на благо страны! Что читать и смотреть? Речи Леонида Ильича и сборники к какому-то там съезду! Когда я обо всем этом узнала, у меня голова кругом пошла. Он сам так жил и пытался заставить так же жить ее. Итог ты сам знаешь. Не знаю, что он потом делал в перестройку, когда весь этот их коммунизм выкинули на свалку истории.

– Я в детстве думал, что «Свалка истории» – это познавательная телепередача для мусорщиков.

– Шутка хороша, но неуместна. Это все было именно так. При этом, что самое смешное, она даже не проявляла какого-то нетипичного для женщины поведения. Тогда все женщины были такими или изображали таких, потому что отклонения означали крест на личной жизни, работе и карьере. А этот человек – не знаю, как его зовут, знаю лишь, что лет через десять после того умер в психушке – пытался из нее выточить то, что хотел видеть. Насильно выточить, даже не переубеждением.

– Собственно, мне такое знакомо, не совсем такое, конечно, но знакомо, что это, когда из тебя вытачивают что-то, что тебе глубоко претит, – заключил Букарев. – Но я до сих пор не понимаю, зачем ты мне это рассказала и что я должен вынести из этой истории.

– Вот! – Камелина подняла вверх тонкий наманикюренный палец. – Именно к тому и рассказала, что тебе это знакомо. Но у тебя в корне другой пример. Моя мама прожила с этим чокнутым коммунякой полтора года и от него ушла. Правильнее даже сказать, сбежала, потому что по-хорошему он таких вещей не понимал.

– И…

– А тебя в станок засунул собственный отец. От которого, конечно, можно уйти, но полностью общения не прервешь. Не спрашивай, откуда я знаю, просто я это знаю.