Владимир Бреднев - Крик-пуля на мехеленского рябчика. Рассказы весёлые и не очень

Девочки согласились. А вот Василий Васильевич погрустнел как-то. Остаток вечера он уже не расхваливал своих наливочек, сидел молчаливый, о чём-то думал.

Утром его дома не оказалось. Появился только в обед. Кожевников хотел деда развести на рюмочку, другую, и тот согласился. А жена Пахомова-старшего хвать и снесла штоф со стола.

– Если выпьете, на охоту не пойдёте. Я лучше вас правила безопасности знаю.

Мужчины заикнулись, мол, чёрт с ней, с охотой, но опомнились, переглянулись и замолчали. Сели на лавку и стали ждать вечера. Сергей расспрашивал Василия Васильевича, где он в советские времена работал? Оказалось, Пахомов заведовал промторгом в районе. Но был честным человеком и с почётом ушёл на пенсию при развале.

Часа два собирались и рядились. Потом Василий Васильевич сбегал на птичий двор за объёмным заплечным мешком. И, сопровождённые всеми домашними, – Серёгу не отпустили на болота из-за радикулита – Андрей и Василий Васильевич отправились за дичью. Кожевников шёл впереди, закинув ружьё за спину. За ним шагал Пахомов, опираясь на красивый, вырезанный из сука, батог. Кожевников не мог решить, как сказать заядлому охотнику, что он про утиную охоту понятия не имеет, но спросил другое:

– Василий Васильевич, а вы почему охоту вдруг забросили?

– Понял, что могу Люсю свою потерять. А я, ведь, её любил. Ты свою Светлану любишь?

– Люблю, – согласился Кожевников.

– Ну, тогда по бабам завязывай на охоту ездить.

Кожевников остановился, как вкопанный. Кое-как, ноги будто онемели, обернулся к Пахомову.

– Да не делай ты такие глаза, – отмахнулся дед и сел на пень, – У тебя крик-пули, у меня кабан-альбинос.

– В смысле?

– Ты уток где взял? Только честно.

– На ферме купил, – почему-то сознался Кожевников.

– Вот и мы с дружком, после такой охоты присмотрели у одной тётки кабанчика пёстрого и купили. Разделили пополам и, довольные, по домам. Жёны в восторге, прибыль к столу. Но сосед, мать его за ногу, спросил, чо у кабана-то шкура белая? Правда, и я не растерялся, выдал, что кабан альбинос. Больной, мать его за ногу, поэтому и отстрел разрешили. Моя мясо в охапку и к жене друга. Вот, гляди, каким-то альбиносом нас кормить решили. Не иначе с Карачая этого кабана привезли. А друг тоже…, – Василий Васильевич, махнул рукой, – Жмодяра ещё тот. Задавился из-за двух четвертных. Нет, – говорит, – бабы, не с Карачая он. Кабанчик справный, в Ключах у старушки купленный. Дальше, больше. Кое-как я это дело замял. А потом сильно задумался. И бросил всё к едрене фене.

Андрей присел рядом. Спросил неуклюже, по-детски:

– Завязывать, что ли?

– У тебя же дети. Каково им будет, когда узнают, что ты их предал? Завязывай.

– Ну а сегодня как с охотой быть? – Андрей вопросительно посмотрел на старшего Пахомова.

Тот привстал с пенька, крикнул в сторону:

– Мужики, не поможете?

Двое охотников задержались на тропе, что-то высматривая, а один оглянулся и подошёл. Василий Васильевич выложил тушку толстой рябой курицы к пеньку и объяснил охотнику, что хочет, чтобы в курице была дробь. Охотник заулыбался, но отошёл метров на двадцать, зарядил ружьё и выстрелил. Дробовой заряд поднял жухлую листву перед мёртвой птицей. Василий Васильевич неосторожно заметил, не все ли такие стрелки будут?

В это время отставшие охотники подошли к полянке. Услышали язвительную иронию в словах старика. Потом увидели, что их товарищ не попал в лежащую у пенька курицу. Опозорился! А им в курицу не попасть – себя не уважать. Молча сняли с плеч оружие и с подхода влупили из четырёх стволов. Поржали, что курица на четыреста граммов стала тяжелее, и пошли дальше.

– Ну вот, – сказал довольный Василий Васильевич, – этих двух куропаток ты крик-пулей взял, – и показал на две безголовых тушки, – а эту я бекасинкой приложил. Убыли в бюджете на девять штук.

– Какой убыли? – поинтересовался Андрей.

– Обычной, – ответил Пахомов-старший, – Это мехеленские куры. По три штуки за голову у соседа купленные. Уток у нас никто не держит. А эти, – он кивнул на пестрых птиц, лежащих рядком у пня, – на отожратых рябчиков похожи, – и в глазах деда заплясали озорные чёртики.

Петровича в этом году зима сломала. Кое-как очухался. Жил у дочери. Но вначале лета вернулся в родную квартиру, которую не продал, наладил быт и потихоньку втянулся в рыболовные страсти. Говорит, помогло.

Моё дело десятое, я с работой всё равно ничего не успеваю, поэтому даже сооружение новых снастей лежит на Петровиче. Я эксплуатируюсь ранним воскресным утром в качестве водителя, по принципу – куда прикажут – а в качестве поощрения мне выдают прикорм и насадку. Мирюсь.

Начало июля. Стоит душная погода. Парюсь на работе. И вдруг звонок. Петрович. Пропускаем про здоровье, дела, жену.

– Времечка свободного не найдешь? Я тут с товарищем одним на птичке сошёлся. Серьезный мужик.

– Куда поедем? – спрашиваю я.

Нет, не зло спрашиваю, а с таким непередаваемым трепетом. Уже всё внутри напряглось, уже сладостью утреннего тумана повеяло, уже первый жаворонок надо мной запел.

– На Тишки.

– Да там лягушки умерли. Как надо изощриться, чтобы заставить тамошнего карпа подумать о насадке. Да и платное.

– А Тальяныч, это знакомый мой новый, сказал, что пуд, не меньше, за зорьку.

– Трепач твой Тальяныч, – ответил я и дал отбой.

Тальяныч – это Сережа Барсуков, вернее, Сергей Тальянович. Мужчина сорока пяти лет, рыбак со стажем, ярый противник взимания платы за любительскую рыбалку, зимой в знак протеста с ледобуром, ящиком и палаткой ходивший на площадь и сидевший в протесте. Новый знакомый Петровича.

Петровича, как и его нового знакомого, заносит. Но зачем я так не по-божески? Петрович просто поскорее хотел уговорить.

Хорошо, что суббота выдалась с утра свободной. Пообещав всей родне обязательно заехать на рынок, купить продуктов питания, потом вынести мусор и даже съездить на дачу, я помчался к Петровичу.

В гараже шли приготовления. Василий Петрович что-то буркнул на приветствие, продолжая мешать в кастрюле, стоящей на газовом примусе, кашу. Пахло горошницей. Дед не на шутку собирался ловить карпа. Через десяток минут беспрерывной моей трескотни и бестолковых вопросов, Петрович сдался:

– Сегодня поедем, на автобусе. Тальяныч уже собирается.

Большого труда мне стоило испросить прощения у друга-рыболова и твердо пообещать, что в половине четвёртого утра мы уже заберём Тальяныча и будем нестись в сторону Тишков.

В половине пятого, проскочив Большое Баландино и поругавшись на Красноармейских дорожников, мы оставили машину в Дубровке. У собачника, как пояснил Тальяныч, хотя из ворот дома никто не выходил и даже в окно не выглядывал.