Федор Ахмелюк - Сиреневое облако. Сны или явь: что выбираешь ты?

– Э… А зачем?

– То есть? – Она удивленно приподняла бровь.

«Ну вот, – разочарованно подумал Сотовкин, – сейчас она скажет, что я педик и что больше она со мной гулять не будет».

– Ты же знаешь, кто я. Какая у меня может быть девушка?

– У тебя? Вообще-то, любая. Просто они еще глупые. Они все глупые. Не обращай внимания на наших одноклассничков, я больших тупиц еще в жизни не встречала. Моя прошлая школа была намного лучше. Да, говорят, и в параллельных классах все намного лучше.

– Знаешь, – Сотовкин сорвал с клена связку старых крылаток и начал вертеть в руках, – мне просто как-то совершенно побоку все эти амурные дела. У меня другие интересы.

– И нет девушки, которая тебя хоть мало-мальски интересует?

– Такая девушка есть, это ты. Но ты меня интересуешь как собеседник. Вот мы с тобой гуляем, разговариваем. Мне больше и не надо. Ты интересная. Ты одна меня поддерживаешь в этой психбольнице.

– А почему я так думаю, – продолжила Иветта, – потому что ты ко всему подходишь как-то очень оригинально. Да, я понимаю, что тебе не до подружек, экзамены и все дела. Но ты мне все-таки скажи: ты действительно настолько холодный или просто стесняешься?

Сотовкин призадумался.

– Наверное, холодный.

– То есть ей придется брать тебя штурмом, как крепость…

– Не придется.

– Почему?

– Потому что я не хочу, чтобы меня кто-то штурмовал, лез мне в душу и вообще трогал. Я не хочу во все это лезть. Я знаю, что я унылый ханурик и никому не интересен, и не собираюсь меняться.

– Я бы так не сказала. – Иветта ласково улыбнулась. – Но спасибо за ответ. Тоже по-своему верная позиция.

– Ты же сама мне говорила, что каждый должен вести себя так, как считает нужным, правильно? Вот и я веду себя так. Я не хочу к себе кого-то подпускать, а тем более сам к кому-то лезть.

– Хорошо. Я тебя поняла. А теперь возьми меня за руку и помоги спуститься, я на каблуках и могу упасть.

После того разговора они шли вместе по улицам всего один раз. Сотовкин все настойчивее приходил к мысли, что ему действительно никто не интересен и не нужен. Ему было непонятно, как так можно сделать – взять и пропустить в душу чужого человека в грязных сапогах. Иветта стала делать прически, носить платья и каблуки, все чаще и ласковее улыбалась, сменила невзрачный зеленый рюкзак на элегантную сумочку, хотя ни с кем не встречалась. Сам же Макс хирел и худел на глазах, месяц с 25 апреля по 25 мая всегда был самым пакостным, сезонная депрессия достигала пика в момент годовщины смерти отца – двадцать пятого мая. Отец Макса, Кирилл Сотовкин, сценарист нескольких перестроечных фильмов регионального масштаба и немного писатель, умер еще до его рождения, в восемьдесят восьмом, у него был порок сердца и еще какая-то наследственная болезнь, Сотовкин заметил, что почти все его родственники по линии отца умерли рано и было это в конце весны – начале лета. Он не пошел ни на последний звонок, ни на выпускной вечер, молча пришел и забрал аттестат на следующий день, все лето просидел дома, изредка выбираясь порыбачить на пойменные пруды. Пережевывал мысль – «Никто мне не нужен. Я сам прекрасно проживу один». В десятый класс Макс Сотовкин не пошел и поступил в местный техникум.

После того случая он видел Иветту только один раз – она шла домой по недалеко расположенной Студенческой улице, на которой и располагались все местные учебные заведения, кроме школ – ПТУ, техникум, филиал института, расположенного в областном городе. С одноклассниками Сотовкин не общался и не пересекался на улицах – все они жили в юго-восточной и южной частях Серых Вод, за исключением Иветты, жившей в старом центре, и самого Макса, которого занесло вообще в другой конец города – в северо-восточный угол, Кувецкое Поле.

В эти тусклые, бессмысленные годы студенчества и работы до армии – в армию Сотовкина долго не брали, но неожиданно, когда ему было уже двадцать два, прислали повестку, влепили категорию Б-2 и велели собираться в войска, – Макс крайне полюбил спать. Печальный, неуютный, грязный и бессмысленный человеческий мир сменялся на непредсказуемый мир снов, где было место ВСЕМУ – смеху, страданиям, потрясающим нелепостям, мечтам, не действовали законы Российской Федерации, человеческой психологии и физики. Можно было летать без самолетов и крыльев, поглощать деликатесы без денег, царствовать и властвовать или скатываться на самое дно, ездить на автомобиле без прав и бензина и обнимать красоток без риска выхватить затрещину от их ухажеров. И даже слышать прекрасную музыку, не существующую в объективной реальности. Армейский друг Егор Ахмелюк всю жизнь маялся сонным параличом – рассказывал, что в приступах можно увидеть ТАКОЕ, что не забывалось никогда, один раз на него в таком приступе упала бетонная плита, по которой сверху проехала пожарная машина, второй раз он ехал на машине в Нижний Новгород и вылетел с моста в, кажется, Ветлугу. А в третьем приступе его попыталась придушить известная певица девяностых годов. У Сотовкина приступов не было, хотя красочные описания Ахмелюка заставляли искать информацию по искусственному вводу в данное состояние. Но это все было уже после.

Потом – армия. Зеленая реальность, крики, команды, зарядка, стадион. Тоска, пропитавшаяся вкусом барбарисовых леденцов. Клип Зары «Амели», от которого текли слюни – ибо харчи, в данном клипе продемонстрированные, солдатне не светили при даже самых благоприятных обстоятельствах, и даже куда более меньшего масштаба.

Спать в армии так эффективно, как до нее, не получалось. Ночами снились заросшие кленами и засыпанные крылатками изогнутые в вертикальной плоскости улицы Кувецкого Поля, а по пробуждению хотелось выть. После разговора с Ахмелюком – приснилась Иветта, та, еще девятиклассница, в свитере, джинсах, с рюкзаком и волосами, собранными в хвост. Сказала, чтобы не скисал и вообще уметь играть на гитаре совсем не обязательно, можно и свинью заколоть на зиму – ее все равно будет нечем кормить. Бредовая вселенная снов все сильнее сглаживалась и становилась похожей на объективную реальность. Ахмелюк рассказывал, что сам не понимает, как и какого беса на него свалилось такое счастье, как Иветта – они познакомились в конце 2009 года, когда Максу шел уже двадцать второй год, а ей было двадцать, теперь она упорно за собой ухаживала, была очень ласковой и очень слезливой, отвратительно готовила и любила ходить по дому в куртке от спортивного костюма на голое тело, узкой юбке и ажурных колготках. Письма Иветты были совершенно одинаковые – в мятых исписанных всякими нежными надписями конвертах, обильно политы слезами и побрызганы духами, не несли никакой информационной ценности, состояли сплошь из одних сантиментов. Впрочем, в увольнении – Ахмелюк написал рапорт на временное размещение в войсковом общежитии – она все-таки сообразила ему нечто, как он сказал, вполне съедобное. Но после дембеля оказалось, что все вернулось на круги своя.